В плену у мертвецов - Лимонов Эдуард Вениаминович - Страница 37

«За что-то я могу тебя уважать, Вениаминыч, ты человек деятельный, не балаболка, организацию создал. Сопляки, правда, пацаны, но разведка у Вас неплохая, а вот контрразведка, говно, никакой».

«Никакой», – согласился я.

«За что ты нас, Вениаминыч, так не любишь, вот скажи ты мне… Офицеры, где ваша честь, ссучились…», – процитировал Кузнецов мою антиэфесбешную статью из «Лимонки». «Да ты знаешь, как нас месили все эти годы, как уничтожали безопасность государства?»

«Знаю. Реформировали, уничтожали, месили. Я был тогда за вас. И на Западе когда жил, за вас был. Меня ещё в 1975, 6 ноября, когда вышла моя статья „Разочарование“ – агентом КГБ стали называть. Теперь вы дождались своего часа… Пришёл, наконец, выходец из вашего круга и теперь вы месите и уничтожаете…»

«А что, не надо было поставить всему этому предел? Разваливанию Державы?»

«Я это говорил, подполковник, уже четверть века, говорил, когда вы трусливо выглядывали из-за занавесок на „Лубянке“, как ребята из „Памяти“ подогнали кран и снимают Дзержинского. Надо было быть патриотом в 91, 92, 93 годах, тогда это было ругательное слово. И я был патриотом вперёд всех вас, до приказа быть патриотом, когда ваша организация послушно устраивала бархатные революции в странах Восточной Европы…»

«Мы не позволили себе вмешаться, когда снимали Дзержинского, потому что была бы кровь».

Он опять поставил свою кассету «ЧЕКА – она была во все века» и попросил остановить машину. «Вениаминыч – чего выпить хочешь?» Он вылез из «Волги».

«Ничего мне от Вас не надо», – сказал я.

«Выпейте, Эдуард Вениаминович, когда ещё придётся» – посоветовал Кондратьев.

«В Лефортово у нас пища неплохая, сам бы ел, простая, солдатская, но все хвалят, а вот выпьешь, это уже лет через десять», – сказал Кузнецов стоя, у машины и роясь в карманах пиджака, впрочем беззлобно.

«Пива мне купите, бутылку», – сказал я.

«Вот это правильно», – отреагировал длинноносый тип из Барнаульского ФСБ, подпиравший меня справа. Тень падала на его лицо от крыши машины и я его плохо рассмотрел.

Они принесли мне пива, но не предложили мне отстегнуть одну руку из наручника, и я пил, взявши бутылку двумя руками. В любом случае, тесно зажатый в моём тулупе между капитаном Кондратьевым и барнаульцем, я не мог ни покачнуться, ни упасть. Я пил и думал. Я думал о том, что долговязый Кузнецов явно происходит из семьи, каковую можно определить как советское дворянство, скорее всего его отец был доктором, дипломатом или учёным. И порода (то есть высокий рост), и словарь, вполне развитой, и манеры, ни ментовскими, ни лоховскими не назовёшь, всё указывало на то, что он не из простых. Такой себе рыцарь ствола и кинжала, Кузнецов незримо бродил в моей жизни по крайней мере с февраля 1999 года и вот теперь везёт меня в тюрьму. Хотя между ним и мной куда больше общего, чем между ним и остальными пассажирами машины – его подчинёнными.

«Поедем или полетим?», – спросил я.

«Ну, шутите, Эдуард Вениаминович, конечно, полетите. Вы ещё спросите: По этапу поведут? Такой важный преступник как Вы может быть доставлен только самолётом».

Когда мы приехали в аэропорт, оказалось, что вылет нашего самолёта оттягивается на три часа. Комитетчики по инициативе Кузнецова стали пить водку из литровых бутылей. Занося водку и закуску в машину, где мы сидели с подполковником, разговаривая. Они были как наши слуги. Я сказал, что хорошо бы передать водки Сергею Аксёнову в другую машину, запаркованную рядом.

«А вот хуя ему, он высокомерный», – сказал Кузнецов.

«Потому что не сдал меня вам?»

«Да», – односложно ответил Кузнецов. «Не сдал».

Он приказал всем выйти подышать, вынул пистолет и стал опять играться им. И начал меня вербовать. «Никак ты меня вербуешь, Михаил?», – обратился я к нему впервые на «ты». «Смотри сюда», – к тому времени одну мою руку пристегнули к дверце машины, а другой я пил и закусывал. Я изобразил всем известный жест: положил одну руку на другую в месте сгиба локтевого сустава. Жест этот означает только одно. «И можешь меня на хуй застрелить тут при попытке к бегству», – добавил я спокойно.

Он разозлился, но потом злиться раздумал. Мы пошли в столовую, где пообедали и выпили ещё водки. Со стороны могло бы показаться, что сидят хорошие друзья и выпивают, и весело беседуют. Между тем Кузнецов говорил, что мне дадут лет 10 или даже 15 и когда я выйду, если выйду, а не загнусь в зоне, то уже и следов не останется от Национал-Большевистской Партии. «И никакой твой Беляк тебе против нас не поможет, если ты сидишь и думаешь, что сможешь отмазаться в суде, – сказал он. – У нас там такие спецы сидят, что только перья от твоего Беляка посыпятся», – сказал Кузнецов, имея в виду моего адвоката.

Эдуард Вадимович, – пухлый капитан, всю дорогу в Барнаул то блевал, то спал на переднем сидении второй «Волги». То есть у него было не мужское здоровье, водку он держать не умел. В самолёте его определили сесть со мною рядом, он ограждал меня от прохода. Сзади последними поместились Юсуфов и Кузнецов со своими пистолетами. Кондратьев сел на другом ряду, зажав в угол Сергея Аксёнова. Вежливый со мной, он буквально каждую минуту шпынял, наезжал, запугивал и толкал Сергея. Я сказал Кузнецову: «Михаил Анатольевич, скажите своему сатрапу – капитану, пусть слезет с Сергея. Хули ему надо, ведь всё равно везёте нас в тюрьму? Чего он измывается над человеком, на котором наручники?» Из поведения Кондратьева стало понятно, что он – говно-человек по натуре и не трогает меня потому, что я высоко стою в глазах его босса. Только поэтому. Сонный от выпитой водки Кузнецов взял Кондратьева за штанину, дотянувшись через проход: «Отставить, Дима, не измывайся…»

Кондратьев молча отстегнул с себя наручник и соединил обе руки Аксёнова спереди. До этого он, выёбываясь, таскал за собою Сергея на наручнике, очевидно воображая себя копом из американских фильмов. Ну и дрянь же он, думал я, поглядывая через проход. И Кузнецов дрянь, только что долговязый, только что из семейства доктора или учёного, только что тёмные очки. Говорит: через 10-15 лет выйдешь, добряк, если выйдешь… Добрячок…

Эдуард Вадимович отказался от ростбифа, который, о чудо, о невероятность, оказался в обеденном меню рейса «Барнаул – Москва». Эдуард Вадимович сжевал какие-то печеньица и позволил мне съесть его ростбиф. Я съел свой, его и Кузнецова ростбифы (ну, ясно, они нажрались маралятины, и вообще советские сырого мыса не любят, козлы!), выпил свою и его банку джина с тоником (банки заказал Кузнецов, но перестарался), и закончил тем, что выпил джин спортсмена-следователя майора Юсуфова. Эдуард Вадимович сидел расхлябанный. Он явно ещё не отошёл от мяса и водки предыдущего вечера.

«Ну и что, Вы тоже думаете, мне дадут десять, а то и пятнадцать лет, как пророчит подполковник Кузнецов, а, Эдуард Вадимович?» – спросил я его.

Страдальчески откинув голову на спинку кресла, он поёрзал головой и потом трудно проговорил: «Именно столько и дадут, если Ваш Аксёнов сломается. Ваша единственная надежда – Аксёнов». Затем он ласково посмотрел на меня и сказал вдруг: «У меня есть все Ваши книги. Моя самая любимая – „Анатомия Героя“, кроме шуток – Вы мой самый любимый писатель… Сегодня я счастлив, сегодня самый счастливый день моей жизни!» – продолжал он. Его полная нездоровая физиономия отразила мечтательность.

«Почему?», – спросил я глупо, хотя следовало бы уже догадаться.

«Потому что сегодня я сдам Вас в тюрьму», – сказал он просто.

«Своего любимого писателя?»

«Угу, – подтвердил он, – своего любимого писателя…» И он закрыл глаза. В это мгновение, глядя на нездоровую похмельную физиономию нездорового молодого толстяка-капитана ФСБ, я поверил в существование обычного зла. Зло, подумал я, – можно исчислять в килограммах. Затем я встал, и сказал громко, на весь салон.

«Сергей Аксёнов, капитан сообщил мне, что ты – моя единственная надежда, что если ты сломаешься, то меня вынесут через лет пятнадцать с зоны ногами вперёд. Ты меня понял?»