Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Афанасьев Вячеслав Николаевич

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - Афанасьев Вячеслав Николаевич - Страница 45

Изменить размер шрифта:

Но вот и дом. Такою ночью

Ему в буран не улететь,

Он фонарями приторочен

К почти кромешной темноте.

В подъезде понял он и принял, —

То беспокойство, что ловил,

Звалось Заречиной Мариной

И безнадежностью в любви.

— Фу, видно, все-таки дождалась.

— Марина?

— Я.

— Какой судьбой?

Какими судьбами?

— Ты талый.

Ты каплешь весь. Да ну, постой!

— Да нет, откуда?

— Ну уж, знаешь,

Ты не излишне comme il faut.

Ты, видно, вправду не считаешь

Меня особенной лафой.

А ларчик просто — я к подруге.

Ночую. Рядом. За углом.

Да то ли детством, то ли вьюгой,

Как видишь, в гости примело.

Пока с необъяснимым рвеньем

Он снег сбивает с рукавов,

Ругает стужу, ищет веник

И постигает — «каково!»,

Марина смотрит, улыбаясь, —

Мальчишка. Рыцарь и аскет.

И только жилка голубая

Просвечивает на виске…

…9

Но было что-то, что внезапно

Пришло и стало тишиной,

Как еле уловимый запах

И привкус горечи иной.

Так всем догадкам намечаться

Из тех, которым суждено

Стать спутником и домочадцем,

Ночной тревогой и денной.

И, начинаясь с «неужели»,

Через секунду став «ну да»,

Они придут к тебе, как шелест,

И опрокинут как удар…

… 12

О мальчики моей поруки!

Давно старьевщикам пошли

Смешные ордерные брюки,

Которых нам не опошлить.

Мы ели тыквенную кашу,

Видали Родину в дыму.

В лице молочниц и мамаши

Мы били контру на дому.

Двенадцатилетние чекисты,

Принявши целый мир в родню,

Из всех неоспоримых истин

Мы знали партию одну.

И фантастическую честность

С собой носили как билет,

Чтоб после, в возрасте известном,

Как корью, ей переболеть.

Но, правдолюбцы и аскеты,

Всё путали в пятнадцать лет.

Нас честность наша до рассвета

В тревожный выводила свет.

На Украине голодали,

Дымился Дон от мятежей,

И мы с цитатами из Даля

Следили дамочек в ТЭЖЕ.

Но как мы путали. Как сразу

Мы оказались за бортом,

Как мучились, как ум за разум,

Как взгляды тысячи сортов.

Как нас несло к чужим. Но нету

Других путей. И тропок нет.

Нас честность наша до рассвета

В тревожный выводила свет.

О Родина! Я знаю шаг твой,

И мне не жаль своих путей.

Мы были совестью абстрактной,

А стали совестью твоей.

Еще о честности. Ты помнишь,

Плечом обшарпанным вперед

Огромный дом вплывал в огромный

Дождя и чувств круговорот.

И он навеки незапятнан,

Тот вечер. Дождик моросил

На Александровской. На пятом

Я на руках тебя носил.

Ты мне сказала, что не любишь.

И плакала. Затем, что так

Любить хотелося, что губы

Свела сухая маета.

Мы целовались. Но затем ли,

Что наша честность не могла,

Я открывал тебя, как земли,

Как полушарья Магеллан.

Я целовал твои ресницы,

Ладони, волосы, глаза,

Мне посегодня часто снится

Солоноватая слеза.

Но нет, не губы. Нам в наследство,

Как детства запахи и сны, —

Что наша честность вне последствий

И наши помыслы ясны.

Он должен ей сказать, что очень…

Что он не знает, что сказать.

Что можно сердце приурочить

К грозе. И вот потом гроза.

И ты ни слова не умеешь

И ходишь не в своем уме,

И все эпитеты из Мея,

А большее нельзя уметь…

Он должен ей сказать всю эту

Огромную, как мир, муру,

От часа сотворенья света

Бытующую на миру.

Не замуруй ее. Оплошность

В другую вырастет беду.

Она придет к тебе как пошлость,

Когда отвергнешь высоту.

Он должен ей сказать, что любит,

Что будет всё, что «будем жить».

Что будет всё. От первой грубой

До дальней ласковой межи.

И в медленные водопады

Стекут секунды. Тут провал.

Тут что-то передумать надо.

Здесь детской честности права.

Здесь брат. Ну да, Олег. И, зная,

Что жизнь не ребус и кроссворд,

Он, путая и запинаясь,

Рассказывает ей про спор.

Про суть. Про завязь. Про причины.

Про следствия и про итог.

Сам понимая, что мужчина

Здесь должен говорить не то.

Но верит, что поймет, что счас он

Окончит. Скажет про любовь.

Что это нужно. Это частность,

И он тревогою любой,

Любою нежностью отдышит

Ладони милые. Ну да!

И все-таки он ясно слышит,

Как начинается беда.

Она пуховым полушалком

Махнет, чтоб спрятать дрожь рукой:

«Какой ты трус! Какой ты жалкий!

И я такого! Боже мой!..»

И с яростью, и с сожаленьем

Отходы руша и ходы:

«Ничтожество. Приспособленец.

Ты струсил папиной беды!»

И хлопнет дверью. И растает

В чужой морозной темноте.