Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

В кварталах дальних и печальных

Рыжий Борис Борисович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

В кварталах дальних и печальных - Рыжий Борис Борисович - Страница 75

Изменить размер шрифта:

«Вышел месяц из тумана…»

На смерть Р.Т.

Вышел месяц из тумана —

и на много лет

над могилою Романа

синий-синий свет.

Свет печальный, синий-синий,

легкий, неземной,

над Свердловском, над Россией,

даже надо мной.

Я свернул к тебе от скуки,

было по пути,

с папироской, руки в брюки,

говорю: прости.

Там, на ангельском допросе

всякий виноват,

за фитюли-папиросы

не сдавай ребят.

А не-то, Роман, под звуки

золотой трубы

за спины закрутят руки

ангелы, жлобы.

В лица наши до рассвета

наведут огни,

отвезут туда, где это

делают они.

Так и мы уйдем с экрана,

не молчи в ответ.

Над могилою Романа

только синий свет.

2000–2001

«Городок, что я выдумал…»

Городок, что я выдумал и заселил человеками,

городок, над которым я лично пустил облака,

барахлит, ибо жил, руководствуясь некими

соображениями, якобы жизнь коротка.

Вырубается музыка, как музыкант ни старается.

Фонари не горят, как ни кроет их матом электрик-браток.

На глазах, перед зеркалом стоя, дурнеет красавица.

Барахлит городок.

Виноват, господа, не учел, но она продолжается,

всё к чертям полетело, а что называется мной,

то идет по осенней аллее, и ветер свистит-надрывается,

и клубится листва за моею спиной.

2000–2001

«Бритвочкой на зеркальце гашиш…»

Бритвочкой на зеркальце гашиш

отрезая, что-то говоришь,

весь под ноль

стриженный, что времени в обрез,

надо жить, и не снимает стресс

алкоголь.

Ходит всеми комнатами боль,

и не помогает алкоголь.

Навсегда

в памяти моей твои черты

искажаются, но это ты,

понял, да.

Да, и где бы ни был ты теперь,

уходя, ты за собою дверь

не закрыл.

Я гляжу в проем: как сумрак бел…

Я ли тебя, что ли, не жалел,

не любил.

Чьи-то ледяные голоса.

В зеркальце блестят твои глаза

с синевой.

Орден за Анголу на груди,

ты ушел, бери и выходи

за тобой.

2000–2001

«За обедом, блядь, рассказал Косой…»

За обедом, блядь, рассказал Косой,

что приснилась ему блядь с косой —

фиксы золотые

и глаза пустые.

Ломанулся Косой, а она стоит,

только ногтем грязным ему грозит:

поживи, мол, ладно —

типа: сука, падло.

Был я мальчик, было мне восемь лет,

ну от силы девять, и был я свят

и, вдыхая вешний,

мастерил скворешни.

А потом стал юношей, а потом —

дядей Борей в майке и с животом.

типа вас, Косого,

извини за слово.

И когда ложусь я в свою кровать,

вроде сплю, а сам не умею спать:

мучит чувство злое —

было ли былое?

Только слезы катятся из-под век —

человек я или не человек?

Обступают тени —

В прошлое ступени.

2000–2001

«Мальчишкой в серой кепочке остаться…»

Мальчишкой в серой кепочке остаться,

самим собой, короче говоря.

Меж правдою и вымыслом слоняться

по облетевшим листьям сентября.

Скамейку выбирая, по аллеям

шататься, ту, которой навсегда

мы прошлое и будущее склеим.

Уйдем — вернемся именно сюда.

Как я любил унылые картины,

посмертные осенние штрихи,

где в синих лужах ягоды рябины,

и с середины пишутся стихи.

Поскольку их начало отзвучало,

на память не оставив ничего.

как дождик по карнизу отстучало,

а может, просто не было его.

Но мальчик был, хотя бы для порядку,

что проводил ладонью по лицу,

молчал, стихи записывал в тетрадку,

в которых строчки двигались к концу.

2001

«Погадай мне, цыганка, на медный грош…»

Погадай мне, цыганка, на медный грош,

растолкуй, отчего умру.

Отвечает цыганка, мол, ты умрешь,

не живут такие в миру.

Станет сын чужим и чужой жена,

отвернутся друзья-враги.

Что убьет тебя, молодой? Вина.

Но вину свою береги.

Перед кем вина? Перед тем, что жив.

И смеется, глядит в глаза.

И звучит с базара блатной мотив,

проясняются небеса.

2001