Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

В кварталах дальних и печальных

Рыжий Борис Борисович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

В кварталах дальних и печальных - Рыжий Борис Борисович - Страница 58

Изменить размер шрифта:

Паровоз

С зарплаты рубль — на мыльные шары,

на пластилин, на то, что сердцу мило.

Чего там только не было, всё было,

все сны — да-да — советской детворы.

А мне был мил огромный паровоз —

он стоил чирик — черный и блестящий.

Мне грезилось: почти что настоящий!

Звезда и молот украшали нос.

Летящий среди дыма и огня

под злыми грозовыми облаками,

он снился мне. Не трогайте руками!

Не трогаю, оно — не для меня.

Купили бы мне этот паровоз,

теперь я знаю, попроси, заплачь я —

и жизнь моя сложилась бы иначе,

но почему-то не хватало слез.

Ну что ж, лети в серебряную даль,

вези других по золотой дороге.

Сидит безумный нищий на пороге

вокзала, продает свою печаль.

1998

«Россия. Глухомань. Зима…»

Россия. Глухомань. Зима.

Но если не сходить с ума,

на кончике карандаша

уместится душа.

Я лягу спать. А ты пари

над бездною, как на пари,

пари, мой карандаш, уважь

меня, мой карандаш.

Шальную мысль мою лови.

Рисуй объект моей любви

в прозрачном платье, босиком,

на берегу морском.

У моря, на границе сна

она стоит всегда одна.

И море синее шумит,

в башке моей шумит.

И рифмы сладкие живут,

и строчки синие бегут

морским подобные волнам,

бегут к ее ногам.

1998

«Не знавал я такого мороза…»

Нижневартовск, Тюмень и Сургут.

О. Д.

Не знавал я такого мороза,

хоть мороз во России жесток.

Дилер педи— и туберкулеза

из контейнера вынул сапог.

А, Б, В — ПТУ на задворках.

На задворках того ПТУ,

до пупа в идиотских наколках,

с корешами играет в лапту.

Научается двигать ушами.

Г, Д, Е — начинается суд.

Ж, З, И — разлучив с корешами,

в эшелоне под Ивдель[63] везут.

Я и сам пошмонался изрядно

по задворкам отчизны родной.

Там не очень тепло и опрятно,

но страшней воротиться домой.

Он приходит к себе на квартиру,

мусора его гонят взашей.

Да подруга ушла к инженеру.

Да уряхали всех корешей.

Так чего ты томишься, бродяга,

или нас с тобой больше не ждут

лес дремучий, скрипучая драга,

Нижневартовск, Тюмень и Сургут?

Или нас, дорогой, не забыли —

обязали беречь и любить,

сторожить пустыри и могилы,

по помойкам говно ворошить?

Если так, отыщи ему пару.

Да шагай по великой зиме,

чтобы не помянуть стеклотару —

тлен и прах в переметной суме.

Заночуй этой ночью на тепло —

магистрали, приснится тебе,

что душа твоя в муках окрепла

и архангел гудит на трубе.

Серп и молот на выцветших флагах.

солдатня приручила волчат.

Одичалые люди в телагах

по лесам топорами стучат.

1998

Памяти Полонского

Олегу Дозморову

Мы здорово отстали от полка. Кавказ в доспехах,

словно витязь. Шурует дождь. Вокруг ни огонька.

Поручик Дозморов, держитесь! Так мой денщик загнулся,

говоря: где наша, э, не пропадала. Так в добрый путь!

За Бога и царя. За однодума-генерала. За грозный ямб.

За трепетный пеон. За утонченную цезуру. За русский

флаг. Однако, что за тон? За ту коломенскую дуру. За

Жомини[64], но все-таки успех на всех приемах и мазурках.

За статский чин, поручик, и за всех блядей Москвы и

Петербурга. За к непокою, мирному вполне, батального

покоя примесь. За пакостей литературных — вне. Поручик Дозморов,

держитесь! И будет день. И будет бивуак. В сухие кители

одеты, мы трубочки раскурим натощак, вертя пижонские кисеты.

А если выйдет вовсе и не так? Кручу-верчу стихотвореньем.

Боюсь, что вот накаркаю — дурак. Но следую за вдохновеньем.

У коней наших вырастут крыла. И воспарят они над бездной.

Вот наша жизнь, которая была невероятной и чудесной.

Свердловск, набитый ласковым ворьем и туповатыми ментами.

Гнилая Пермь. Исетский водоем. Нижне-Исетское[65] с цветами.

Но разве не кружилась голова у девушек всего Урала,

когда вот так беседовали два изящных армий генерала?

С чиновников порой слетала спесь. И то отмечу,

как иные авангардисты отдавали честь нам, как солдаты рядовые.

Мне все казалось: пустяки, игра. Но лишь к утру смыкаю веки.

За окнами блистают до утра Кавказа снежные доспехи.

Два всадника с тенями на восток. Все тверже шаг.

Тропа все круче. Я говорю, чеканя каждый слог: черт побери,

держись, поручик! Сокрыл туман последнюю звезду. Из мрака

бездна вырастает. Храпят гнедые, чуя пустоту. И ветер

ментики срывает. И сердце набирает высоту.

1998