Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

В кварталах дальних и печальных

Рыжий Борис Борисович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

В кварталах дальних и печальных - Рыжий Борис Борисович - Страница 17

Изменить размер шрифта:

Иванов

…ах, Ивановские строки.

Будто мы идем по саду —

ты стоишь на солнцепеке,

я, подруга, в тень присяду.

…эти краски, эти розы —

лучше нету, дорогая.

Но скажи, откуда слезы

и откуда боль такая?

Полон света и покоя

сад весенний, что случилось?

Почему я плачу? Что я?

Милый друг, скажи на милость.

…Это бабочка ночная —

словно бритвой — неумело

с алой розы улетая,

сердце крылышком задела.

1995, август

Одним мурлыканьем

Стихи осенние — как водится — печально

легли на сердце, мертвые листы.

Ты, речь родимая, прощальна —

как жизнь любая, драгоценна ты.

А мы-то, глупые, тебя ни в грош не ставим —

болтает радио, романы в сто страниц.

Давай ошибочку исправим,

мой нежный друг, смахнув слезу с ресниц.

Одним мурлыканьем растягивая строчки,

сжимая их мурлыканьем одним,

стихотворение до точки

мы доведем, а там — поговорим.

Мол, драгоценная, затем ты в человеке,

чтоб — руку жаркую в холодной сжав горсти —

с трудом приподнимая веки,

шептать одно осеннее «прости».

1995, сентябрь 22

Петербург

…Фонари — чья рука

их сорвет, как цветы?

…Только эта река,

только эти мосты.

…Только эти дома,

только эти дворцы,

где на крышах с ума

посходили слепцы.

…Это, скинув кафтан,

словно бык, раздувал

ноздри Петр, да туман

как каменья тесал.

Это ты, Ленинград,

это ты, Петербург, —

рай мой призрачный, ад,

лабиринт моих мук.

Дай я камнем замру —

на века, на века.

Дай стоять на ветру

и смотреть в облака.

Можешь душу забрать,

что трепещет любя.

…Дай с дождями рыдать

на плече у тебя.

1995, сентябрь, Санкт-Петербург

За чугунной решеткой

Под руинами неба,

в доме снега и ветра —

у безлукого Феба

так печальна Эвтерпа.

Нет ни жаркого грека,

ни красивого моря.

Грудь ее — цвета снега,

взор ее — цвета горя.

За чугунной решеткой

листья падают ало.

То бесстыжей, то кроткой

ты ночами бывала.

Чужеземка нагая,

что глядишь, холодея?

Как согреть — я не знаю.

Я помочь не сумею.

Сам потаскан, издержан,

чем тебя я прикрою?

По-осеннему нежен,

я любуюсь тобою.

Но представлю охотно:

с детским личиком чистым,

то в штормовке болотной,

то в телаге землистой.

1995, сентябрь

«Штукатурка отпала…»

Штукатурка отпала

и обрушился свод.

Белый ангел войдет,

сложит крылья устало.

Так угрюм, так печален

довоенный ампир —

милый друг, этот мир

слишком монументален.

…Шелестели б, дышали,

как минуты и дни.

В старом парке одни

мы с тобою гуляли.

…И дрожали ресницы

словно веточки ив.

И хрустальный мотив

мог упасть и разбиться.

«Чуть печальней, чем прежде

дождик слезы прольет —

в эту арку войдет

ангел в лунной одежде».

1995, сентябрь

Художник и розы

Л. Луговых[22]

Так прозрачен намек: здесь цветы превратились в слонов —

эти розы на этом холсте обернулись слонами.

Это детский букет незатейливых ласковых снов.

Это — в вазе, в петлице, на сердце, в бутылке, в стакане.

Это — в Грузию ехать, такие и там не собрать.

Это — ветер июля, ресницы колышащий плавно.

Это то, милый друг, что — о как бы точнее сказать —

так в слезе искажается мир, а цветок — и подавно.

1995, сентябрь

Летний сад

…дождинка, как будто слеза,

упала Евтерпе на грудь.

Стыжусь, опуская глаза,

теплее, чем надо, взглянуть —

уж слишком открыт этот вид

для сердца, увижу — сгорю.

Последнее, впрочем, болит

так нежно, что я говорю:

«Так значит, когда мы вдвоем

с тобою, и осень вокруг —

и камень в обличье твоем

не может не плакать, мой друг».