Командир - Поселягин Владимир Геннадьевич - Страница 31

Обернувшись к преследующему нас танку, стал всматриваться в заметно отставшего немца. Его уже было видно полностью. И только сейчас я заметил десант, сидящий на его броне и как раз спрыгивающий с остановившегося танка.

— Уходи в сторону! — тут же заорал я.

От стрелявшего танка до нас было уже километра два, что затрудняло стрельбу, но врезающиеся в землю снаряды заметно нервировали нас. Машина вырывалась из сплошных разрывов и скрылась от внимания немецких танкистов за деревьями леса.

Приказав старшине сбросить скорость и внимательно смотреть за дорогой, прокладываемой по опушке леса, я стал вспоминать стрельбу немцев. Странно, такое впечатление, что по нам стрелял не танк, а мелкокалиберная зенитная пушка. Вроде тех, что мы расстреляли на въезде в село. В то, что немецкие танкисты из пушки T-II смогут стрелять таким темпом, я не верил. У T-II в обойме только по десять снарядов, а по нам прошлись очередью не меньше тридцати. Видно, были еще подобные танки, которых я не заметил.

С хрустом продираясь через заросли мелкого кустарника, машина, ревя двигателем, выехала на небольшую поляну. Велев старшине остановиться, я приказал:

— Пятиминутный передых. Федя, насколько мы удалились от села?

— Километров двадцать будет, товарищ капитан!

Да, если считать, что тот лесок мы проскочили насквозь за пять минут и по новому полю минут через двадцать въехали уже в настоящий лес, то где-то так и выходило.

— Осмотри машину на наличие повреждений. После того ада, из которого мы вырвались, наверняка появились пробоины. — Повернувшись к пассажирам сзади, спросил: — Как вы?

— Осокин сознание потерял минут десять назад, товарищ капитан. Почти сразу, как въехали в лес.

— Ясно, осмотри его. А я вокруг пробегусь.

Сделав круг по лесу и обнаружив заросшую лесную дорогу, которой давно никто не пользовался, я вернулся к машине. Старшина с радистом возились с Осокиным. Оказывается, езда под огнем не прошла даром, довольно крупный осколок впился рядовому в бок, и сейчас мои бойцы пытались помочь раненому. Старшина как раз разрывал белую ткань, обнаруженную в багажнике отделения, и стал обматывать Осокина этим импровизированным бинтом.

Держа карабин наготове, я отслеживал обстановку вокруг, слушая бормотание старшины, обследовавшего ранение Осокина. Не знаю, как он смог с такой раной доехать с нами сюда, но мы помочь ничем не могли, кроме как наложить повязку. Слишком много крови потерял Осокин. Через несколько минут, так и не приходя в сознание, он умер. Закрыв Осокину глаза, услышал всхлипывающие звуки сбоку. Повернувшись к радисту, закрывшему лицо ладонями, мягко сказал, положив руку на сотрясавшееся в рыданиях плечо:

— Он умер, Саша. Его уже не вернешь. Но мы отомстим за него немцам. Ты слышишь, Саш? Отомстим! — Мой голос по мере разговора все повышался и повышался. — Немцы запомнят этот день на всю жизнь! — И обратился к стоящему рядом старшине: — Пора ехать. Погоня может быть близко. Парня похороним позже. Кстати, как машина?

— Да что ей будет, железке! — махнул рукой старшина. — Радиатор пробит. Я залепил его смолой, обнаруженной в багажнике, и долил из канистры с водой. Удивительно, но колеса целые, ни одно не пробито. Еще есть полная с бензином. Эх, таких парней потеряли. Истомин, Осокин, а я ведь даже не знал, откуда они.

— Федя, пора ехать, — мягко напомнил я.

— Да, товарищ капитан, сейчас, — ответил старшина, опустив голову, как будто прощаясь. Встряхнувшись, он сел за руль и спросил, куда ехать.

Радист снова сел рядом с телом Осокина. Крепко держа карабин, я показывал старшине, как выехать на заброшенную дорогу.

Теперь было понятно, почему дорога заброшена. Видно, ремонтировать разрушенный старенький деревянный мостик никто не стал, и дорога умерла. Обойдя молоденькую березу, растущую прямо на дороге, я подошел к обрыву и посмотрел вниз на небольшую речушку, несущую свои воды мимо нас вниз по течению. Гнилые пеньки свай черными обломками зубов торчали из воды.

— Не объехать, товарищ капитан, — уверенно произнес отошедший от вездехода старшина.

— У нас плавающая машина. Не забыл?

— Забыл, — кивнул старшина, — только у нас весь корпус в дырках, потонем ведь.

— Тут восемнадцать метров, успеем! Но это потом. У тебя смола осталась? Которой ты чуть не каждый километр радиатор чинишь?

— Да, товарищ капитан, осталась. Только не понимаю, зачем она была нужна немцам.

— Забей. Ладно, ты дыры заделай в корпусе, а мы с Молчуновым пока Осокина похороним. Лопата в багажнике?

— Да, товарищ капитан, сейчас дам.

Получив от старшины лопату, я стал выбирать место для могилы. Подошедший радист показал на небольшой склон у речушки с красивыми берегами.

— Осокину тут бы понравилось, товарищ капитан.

Кивнув в ответ, направился к понравившемуся месту.

Лопата легко входила в мягкий песчаный грунт. И то, что поблизости не росло деревьев, сильно помогало нам.

Пыхтя, бойцы принесли тело Осокина. Накрыв его голову найденной старой курткой водителя, сказали несколько прощальных слов, после чего, бросив по горсти земли, стали по очереди засыпать могилу. Радист приготовил крест, сделанный им, пока я копал яму. Напоследок я разрядил карабин и, передергивая затвор, три раза нажал на спусковой крючок, отдавая дань уважения погибшему танкисту. И мы оставили одинокий холмик с крестом, на котором радист вырезал штык-ножом: «Красноармеец Осокин, танкист, погиб смертью храбрых при штурме села Высокое. 19.07.1941».

Речушка была маленькая, но удивительно глубокая, колеса потеряли сцепление с дном почти сразу же, как только въехали в воду. Посмотрев на дно машины, я заметил прибывавшую воду. Я бы не сказал, что она прибывала быстро, но дно уже покрыла. На середине речки двигатель стал работать с перебоями и, когда осталось меньше трех метров, окончательно заглох.

— Быстро покидаем машину! — крикнул я, вскакивая и перебираясь на капот.

М-да, об устойчивости машины я и забыл. Поэтому, с трудом удержав равновесие, прыгнул на берег, все-таки черпнув сапогами воду. Выбравшись, обернулся и смотрел, как умные бойцы подгребли руками к берегу и спокойно выбрались. Хмыкнув, сказал, что они молодцы. Прихватив из полузатонувшей машины то, что могло пригодиться, и определившись по солнцу, мы направились к Днепру.

Снова услышав бурчание желудка, только выругался. Последний раз ели мы вчера, перед боем.

Вдруг я услышал шум справа по ходу нашего движения. Повернувшись к старшине, тоже прислушивающемуся к звукам, в недоумении приподнял бровь. На радиста я даже не посмотрел, с контузией он плохо слышал, и поэтому тихие звуки, раздающиеся невдалеке, просто не мог услышать.

— Плачет кто-то, товарищ капитан, — тихо сказал старшина.

Мне тоже так показалось, поэтому показав знаками, чтобы следовали за мной, направился в сторону источника шума. Обернувшись, улыбнулся: воины в походе. Старшина сжимает в одной руке штык-нож от карабина, во второй гранату. Радист, крепко держа черенок лопаты, следует замыкающим, последняя граната у него за пазухой — вон рукоятка виднеется. Отодвинув мешающую ветку в сторону, прислушался. Действительно плач. Определив по звуку направление, пошел в ту сторону, слегка шурша высокой сухой травой и держа наготове карабин. Последние метры мы преодолели ползком. Выглянув из-за дерева, я увидел двух девушек в нашей форме.

Внимательно осмотревшись, увидел и того, по ком они плакали. Лежал он боком, звания я его не видел, но то, что командир — точно. Немногочисленные бинты, которыми он был перевязан, указывали на то, что командир был ранен. Поднявшись на ноги, я еще раз осмотрелся, больше никого на полянке не было. Отдав карабин старшине, вышел на открытое пространство из-под деревьев и был наконец замечен девушками.

— Ой, вы кто? — воскликнула одна из них, заметив меня.

Подойдя поближе, я представился, глядя на лежащего полковника с летными петлицами.