Хотел ли Гитлер войны: к истокам спора о Сионе - Рид Дуглас - Страница 21

«Вы, господин Штрассер, — неистовствовал Гитлер, стуча кулаком по столу (при этом стол аж подпрыгивал), — не понимаете всех этих расовых вопросов. А поскольку вы не знаете ничего в этой области, то и строите ошибочную внешнюю политику. Например, вы неоднократно высказывались публично в пользу так называемого Индийского освободительного движения, хотя на самом деле это всего лишь обычное восстание подчиненных индийских народов против высшей англо-нордической расы. Нордическая раса имеет право править миром, и мы должны это право сделать путеводной звездой нашей внешней политики».

Очень жаль, что книга Отто Штрассера, в которой содержится эта беседа, не стала достоянием широкой общественности еще несколько лет назад и что Гитлер не стал почетным членом клубов в Симле, Бомбее и Калькутте, которые просто обласкали бы его, достигни эти милые слова ушей остального мира. В следующем предложении он высказывается в том же духе:

«Именно по этим соображениям мы никогда не сможем объединиться с Советской Россией, где еврейская голова покоится на русско-татарском теле. Я знаю славян по своим родным местам. Раньше, когда на славянском теле сидела немецкая голова, сотрудничество с Россией было возможно, и Бисмарк сделал это. Сегодня же подобный шаг будет просто преступлением».

Отто Штрассер отвечал, что он просто не может понять таких взглядов по вопросам внешней политики. Единственное, с чем следует считаться — полезна или вредна для Германии та или иная линия в области внешней политики. Первый вариант, по его словам, был единственно правильным — хотя само по себе данное государство ему лично могло либо нравиться, либо, наоборот, вызывать отторжение. Второй вариант, по его убеждению, был неприемлем — причем вне зависимости от его личной привязанности к данному государству и его населению.

В сфере внешней политики для Германии было жизненно необходимо, говорил он, отбросить путы Версальского договора, причем в поисках держав, чьи интересы по этому вопросу могли хоть как-то совпадать, он остановился только на Италии и России. Именно поэтому он полагал, что сотрудничество с Италией будет мудрым и дальновидным шагом, хотя сами по себе итальянцы его не привлекали. Более того, он даже считал теоретически возможным сотрудничество с Россией, хотя большевизм был ему столь же антипатичен, как и фашизм. Когда на кону стояли интересы Германии, ему было безразлично, кто перед ним — товарищ Сталин или синьор Муссолини, мистер Макдональд или месье Пуанкаре.

Разговор, который и так длился слишком долго и, по вине Гитлера, едва-едва не срывался до уровня бессмысленного трепа, продолжился речью Гитлера о «грядущем нордическо-германском правлении в Европе», однако Штрассер попросил его на этом остановиться и перенести беседу на следующий день. Будучи оптимистом по натуре, он предложил посвятить его вопросу, который был крайне интересен для него — социализму, причем в том виде, в каком он его понимал.

Когда идейные противники встретились на следующий день, Штрассер поспешил нанести удар первым. Он заготовил пространное объяснение своих воззрений на социализм и путей применения их на практике. Он произнес все необходимые слова, пытаясь прижать Гитлера к стенке и выдавить из него откровенное признание.

«Вы же согласитесь со мной, — сказал Штрассер Гитлеру, — что свержение существующего режима, на которое мы обоюдно работаем, станет целостной, настоящей революцией в политической, экономической и духовной сферах, революцией, которую нужно разворачивать и доводить до конца во что бы то ни стало? Это значит, что мы должны равно быть непримиримы по отношению и к капитализму, и к международному марксизму. Поэтому главный вопрос сегодняшней нашей беседы, повестка дня, так сказать — тот, что наша кампания не должна ограничиваться «борьбой против марксизма», но что ее следует проводить и как борьбу с капитализмом. Но это требует четкой позиции по главному вопросу — вопросу частной собственности. Я считаю, что принцип «неприкосновенности частной собственности» исключает всякие шансы на существование немецкого социализма. Конечно, я понимаю, что вся цивилизация базируется на собственности. Но именно потому, что материальные обстоятельства, в которых находится человек, определяют возможности его развития как личности, формируя честную и четкую манеру поведения, и именно потому, что собственность, таким образом, становится основой для независимости и самостоятельности, как раз и необходимо предоставить тем самым 80 процентам немцев, которые сегодня не обладают собственностью, возможность собственность приобрести. А капиталистическая система такой возможности не дает».

«Современная ситуация, — продолжал Отто Штрассер, — напоминает ситуацию перед Войной за освобождение{36}. Тогда барон фон Штейн очень мудро сказал: «Если нация хочет снискать свободу и славу, то нужно угнетенным группам этой нации дать собственность и право на соучастие в принятии решений». В то время угнетенными классами были безземельные зависимые крестьяне. Затем история потребовала освобождения крестьян; сегодня же нужно освободить рабочих. Тогда цель была достигнута благодаря тому, что крестьянам дали собственность и право на участие в общественной жизни. Точно так же и рабочим сегодня надо дать собственность и право на участие в общественной жизни. В сельском хозяйстве удалось использовать метод наделения собственностью частников, потому что землю можно разделить на небольшие, но достаточные по размеру куски. В современной же промышленности такая метода невозможна — фабрику нельзя разделить на множество маленьких предприятий. Следовательно, в данной ситуации необходимо использовать принцип коллективного владения, так что и название этой собственности должно отражать двойственность юридической составляющей — человек владеет ею как член нации и как член трудового коллектива определенной фабрики. И как тогда барон фон Штейн вынужден был изъять у крупных землевладельцев часть земель, чтобы сделать крестьян собственниками — и тогда, и сейчас у всего были свои хозяева, ничьих земель и вещей не было, — так и сегодня мы должны взять у нынешних владельцев часть их монополии-собственности и передать ее рабочим или, в более широком значении, нации. Собственники прошлых времен прозвали барона фон Штейна якобинцем — точно так же сегодня они называют нас большевиками, но освобождение Пруссии было бы невозможно без такой реформы, равно как и освобождение современной Германии невозможно без освобождения рабочих».

Тут Гитлер прервал его: «Ваше сравнение абсолютно неверно. Вы не можете сравнивать сложный промышленный механизм современности с процессом освобождения крестьян. Конечно, землю можно поделить и раздать отдельным людям, но с современным производством так не сделаешь».

Штрассер стал горячо говорить о том, что, конечно, в вопросе методов существует огромная разница, но он-то говорил о том, что освобождение крестьян, выпустившее на волю могучие силы, которые и обеспечили успех Войны за освобождение, было бы невозможным, если бы принцип неприкосновенности частной собственности соблюдался во всей своей полноте.

Гитлер спросил Штрассера, как он представляет себе раздел собственности в современном промышленном государстве. Штрассер ответил, что нынешние собственники, по его мнению, должны сохранить за собой 49 процентов капитала и прибыли с предприятия, государство — как представитель нации — должно получить 41 процент, а оставшиеся 10 процентов — рабочие. Управление концерном (в лице наблюдательного совета) нужно также разделить на три равные части в соответствии с количеством новых собственников — нынешних владельцев, государства и рабочих, чтобы влияние государства на повседневную деятельность было бы ограничено.

Вот так Отто Штрассер в своем «вступительном слове» развил, набросав крупными мазками, свою теорию немецкого социализма, о которой я более подробно расскажу далее. Речь, однако (и вы увидите это из цитат), не шла о том, что нынешних владельцев собственности нужно в одно мгновение этой самой собственности лишить в пользу неимущих масс или что суперкапиталист в лице государства заместит собой индивидуальных капиталистов современности. Штрассер говорил о том, что не имеющие собственности 80 процентов населения страны должны быть допущены к совладению, совместному управлению и совместной ответственности.