И всласть хохотали мальчишки аула, И строго отец произнес: «Вертопрах!», А мама с тревожной печалью вздохнула: «Знай, этим не шутят, сыночек, в горах».

«Тебя я люблю!» - не лукавя с тех пор, Пишу всякий раз, по обычаю гор.

Я в космосе далеком побывал, Летя во мгле меж звездных караванов: Мои стихи взял в космос Севастьянов. Так высоко еще я не взлетал.

О родина, признанием в любви Был мой полет, в твою вошедший славу. И видел я, что женщины твои Соперницами звезд слывут по праву.

Обнять весь мир смогла душа моя, С аулом отчим на челе вершины. Гарсии Лорки видел землю я И вспоминал о детях Палестины.

И радовался в черной вышине, Что Патимат вздыхает обо мне.

Россия, ты когда-то не с цветами Нагрянула в пределы наших гор. Поныне скалы схожи со щитами, И в них гнездятся пули до сих пор.

И на Кавказ поручиком не ты ли Отправила поэта для того, Чтобы в бою чеченцы зарубили Или аварец застрелил его?

Но был убит он не слугой Корана, А подданным твоим он был убит… Мне снится сон в долине Дагестана, Что я поэта павшего мюрид.

В моей груди его пылает рана, И плачу я. А выстрел все гремит.

Элегии

С ЛЮБОВЬЮ К ЖЕНЩИНЕ

– Элегия – сестра Сонета, Как ты попала на Кавказ? – Сюда опального корнета Сопровождать, я помню это, Был с неба отдан мне приказ.

А родилася я в Элладе, Где женолюбец Каллимах Меня, своей печали ради, У всех оставил на устах.

Я у Овидия гостила, И вдаль летела из гостей, И откровению служила В честь обнажавшегося пыла, В честь обнажавшихся страстей.

– А какова твоя примета? Отличье в чем заключено? – Про то у Пушкина и Фета Ты мог бы выяснить давно.

– По-современному одета, Где кряжи высятся в снегу, Ты в доме горского поэта, Элегия – сестра Сонета, Присядь поближе к очагу!

Нам летописцы говорят На арамейском и латыни, Что миллионы лет назад Был лик земли такой, как ныне.

И красовались города, И высока была ученость, И вольный стих являл тогда Изысканность и утонченность.

Но злая воля верх взяла Во славу дьявольской химеры, И мир засыпала зола, И вышел призрак из пещеры.

Нерукотворным стал огонь, Но кто-то камень поднял снова, И где-то пробудилась сонь, Прошли века. Возникло Слово.

Скользит рассвет по стопам книг, И ты, счастливая, проснулась, О том не зная в этот миг, Что злая воля усмехнулась.

Ты шептала не раз мне, моя дорогая: «Береги себя, милый!» – но разве слуга я Не тебе, а себе С незакатного дня?

Разве в стужу могу я отдаться теплыни, Если ты замерзаешь и в горским камине Пред тобой в эту пору Не видно огня?

Я далек от расчетливой жизненной прозы, Потому подношу тебе красные розы, Руки до крови вновь О шипы исколов.

И любовную песнь, как молитву, слагая, Не таю своей радости я, дорогая, Не скрывая при этом И горестных слов.

Тот мужчина не может мужчиной считаться, Кто покою и неге готов предаваться И подобен весь век Шерстяному копью.

Подношу я любви тебе полную чару, Будем пить эту чару с тобою на пару, Выпей сладость ее, А я горечь допью.

Ты мне шепчешь в тревоге: «Храни себя, милый!» Но мужчине хранить себя – жребий постылый. Непокою мужи До кончины верны.

И любовь – первозданное чудо природы Я храню бережливей, чем в юные годы, Как во дни непогоды – Огонь чабаны.

Нагорьем плеч не похваляйся, милый, Легко согнув подкову, словно бровь, Быка природа наделила силой, А человека мужеством любовь.

И если вновь беру перо с рассвета И с кунаком гуляю по ночам, Клянусь: в подлунном царствии за это Обязан я любви, а не врачам.

Любовь не петушиная забава, Она нас поднимает в высоту. Нам горек хлеб, когда уходит слава, Любовь изменит – жить невмоготу.

Не все готовы к роковому часу, Но я хотел бы умереть тогда, Когда допью любви земную чашу, Что мне поднес незримый тамада.

Пели ручьи, словно струны звеня: – Белая ночь лучше черного дня.

В небе гора на вечерней заре Тихо сказала дочерней горе:

– Камень в стене, неказистый на вид, Лучше кладбищенских мраморных плит.

А виночерпий в сердечном пылу, Помню, изрек, как пророк, на пиру:

– Красным вином лучше скатерть залить, Нежели кровью снега обагрить.

И произнес виночерпию в лад, Шрамом увенчанный, бывший солдат:

– В мире вернее, чем посвист свинца, Слово любви покоряло сердца.

Женщину лучше весь век обнимать, Нежели сабли сжимать рукоять.

Женщина пусть, а не в поле метель Брачную стелет солдату постель.

И обронила невеста слова Там, где густая примята трава:

– Лучше пусть будет нагорье седым, Лучше пусть будет жених молодым,

Наверно, такой мой удел, И впредь не желаю другого. О чем бы я песню ни пел, Твой голос мне слышится снова.

И в отгласах отчей земли, И в каждом звучании зова Повсюду вблизи и вдали Твой голос мне слышится снова.

Когда я о звездах пишу Иль, в чье-нибудь вещее слово Проникнув, почти не дышу, Твой образ мне видится снова.

Когда очарован мой взор Обличием края родного, Не зря в окружении гор Твой образ мне видится снова.

У подножья земной высоты, То, о чем лишь подумала ты, Было искренней слов, что изрек Я, как грешник, от неба далек.

Оказалось прекрасным все то, Что не ставилось мной ни во что, Но давно, как одно из чудес, Возносилось тобой до небес.

Пред молитвой твоей мой зарок, Как пред истинным словом клинок, Оказался слабее, увы, С появленьем осенней листвы.

Оказалось: твой шепот, что тих, Значил больше, чем громкий мой стих. Это понял я нынче, когда Горных круч поседела гряда.

Над каспийскою водой Жил поэт, как я, седой.

Знаменит был мой сосед, Мчал его лихой скакун. Имя мать дала – Самед, Сам себя назвал – Вургун .

И, «Влюбленным» назовясь, Славя жизнь, держал с ней связь, И не зря сто раз на дню Приобщал слова к огню.

А когда он умирал В закавказской стороне, Быть влюбленным завещал До скончанья века мне.

«Вы, годы мои, годы, Зеленые луга. Вы, годы мои, – горы, А на горах снега. Вы, думы мои, думы, Где ладите судьбу?» «Зажгли свою звезду мы У времени во лбу!»

«А песни мои, где вы?» «В том сам ты виноват, Что там мы, где напевы Любовные звучат». «Вы, годы мои, годы, В разливах берега. Вы, годы мои, – горы, А на горах снега.

Испивший полной чашей И радостей, и бед, Пред мельницею вашей, Как мельник, стал я сед… А девушкам, как прежде, По восемнадцать лет».

Что ты плачешь, как девочка малая? Кто обидел тебя, не пойму? На лице молодом небывалая Появилась печаль почему?

И глаза затуманилась искренне, Не грусти, отклубится туман. В мире время считается искони Исцелителем, лекарем ран.

Возвратиться весна к нам обязана, Зацветет у дороги платан. Утоленье печали, как сказано, Слезы высушит, выпрямит стан.

Снова радость проявит старание, И душа запоет, как родник, И любовью подсвечен, как ранее, Озарится прекрасный твой лик.