Я к реке, чтоб проверить себя, припаду Всеми струями – странами всеми своими. Мне вода столько раз, сколько к ней подойду, Прошумит Шамиля незабытое имя.

Нет вершин, где б он не был в ночи или днем, Нет ущелий, куда б он хоть раз не спустился, Нет такого ручья, чтобы вместе с конем После боя он жадно воды не напился.

Сколько кровью своей окропил он камней, Сколько пуль по камням рядом с ним просвистало! Смерть с ним рядом ходила, а он – рядом с ней, И она все же первой устала.

Четверть века ждала, чтоб он дрогнул в бою, Чтоб от раны смертельной в седле зашатался, Чтоб хоть раз побледнел он и, шашку свою Уронив, безоружным остался.

Эту шашку спросите об этой руке! О чужих и своих несосчитанных ранах! Быль и сказка, сливаясь, как струи в реке, Нам расскажут о подвигах бранных.

Дагестан, Дагестан! Почему же тогда Тот, чье имя России и миру знакомо, Здесь, на скалах твоих, не оставил следа, Почему о нем память – лишь в горле комом?

Почему на камне лишь имя врага? Неужели тебе сыновья твои чужды? Неужели нам ближе царский слуга, Что заставил их бросить к ногам оружье,

Что аулы твои предавал огню, Царской волею вольность твою ломая? Пусть стоит этот камень. Я его сохраню, Но как памятник я его не принимаю!

Я б солгал, не сказав, сколько раз я страдал, На Гунибе стоял с головою поникшей, Видя надпись: «На камне сем восседал Князь Барятинский, здесь Шамиля пленивший…»

Я проклятый вопрос домой уношу. Дома Ленин глядит на меня с портрета. «Товарищ Ленин, я вас прошу, Ответьте: разве верно все это?»

И чудится мне, – прищурясь, в ответ На этот вопрос откровенный Ильич головою качает: «Нет, Товарищ Гамзатов, это неверно!»

ОГОНЬ Я ВИЖУ

Беря за перевалом перевал – За годом год, – я в путь нелегкий вышел. Но где б меня огонь ни согревал, Огонь в отцовском очаге я вижу.

Ползу ли на вершины ледников – Огонь я вижу в очаге отцовском. Смотрю ль с небес на ширь материков – Огонь я вижу в очаге отцовском.

Над океанской пеною лечу – Огонь я вижу в очаге отцовском. Тружусь, дремлю, смеюсь или грущу – Огонь я вижу в очаге отцовском.

Печалюсь я: меня обидел друг – Огонь в отцовском очаге я вижу. Я счастлив: ты «люблю» сказала вдруг – Огонь в отцовском очаге я вижу.

На фестивалях факелы горят – Огонь я вижу в очаге отцовском. И в доме том, где жил Рабиндранат, Огонь я видел в очаге отцовском.

Стихи пишу иль на вокзал спешу, С тобой сижу иль за звездой слежу – Огонь я вижу в очаге отцовском. По Букингемскому дворцу хожу – Огонь я вижу в очаге отцовском.

Покатится ль слезинка по щеке – Я сквозь нее очаг отцовский вижу. Кровь хлещет ли – в отцовском очаге Огонь, огонь негаснущий я вижу.

Погаснет он – и я погасну с ним, Замолкнет голос, путь мой оборвется… Ты слышишь, мама? В смене лет и зим Огонь я вижу, что над пеплом вьется!..

И сам теперь я для детей своих Зажег огонь – пусть шлет все дальше, выше И свет и жар… И снова, каждый миг, Огонь в отцовском очаге я вижу…

Лица девушек люблю я, уроженок гор моих, Что краснеют от смущенья – это очень им идет! Если за руку возьмете, вы почувствуете вмиг Нежность и сопротивленье – это очень им идет.

Я люблю, когда смеются ямочки на их щеках – Вы когда-нибудь видали? Это очень им идет. И когда текут и вьются их воспетые в веках Змеи-косы из-под шали – это очень им идет.

Я люблю, когда речонку, что коварна, хоть мелка, Босиком перебегают – это очень им идет. И когда в свои кувшины на заре у родника Гор прохладу набирают – это очень им идет.

Горских девушек люблю я в строгих платьях без затей, – Присмотритесь к нашей моде – очень им она идет! Как подносят угощенье, не взглянувши на гостей, И с достоинством уходят – это очень им идет!

Я люблю, когда горянки слушают мои слова Молчаливо и покорно – это очень им идет… Чистота потоков горных, Высота отрогов горных, Неба высь и синева, Честь высокая и гордость – ох, как это им идет!..

Снова птицы меня разбудили И лучи. Уже встали лучи. Речку вброд перешли. Подсветили Под окошком листву алычи.

Затолкались росинки. В спирали Завиваясь, туманы пошли. И, как дымные трубы, восстали К небесам испаренья земли.

Как седые старухи, которым Страшен утра пронзительный взгляд, Прячут ветхость и сумрачность горы В ослепительно новый наряд.

По-другому написано в книгах, А по мне, состоит человек Из смещения солнечных бликов, Шума птиц и шептания рек, Смены рос и туманных спиралей, Пенья трав и молчания далей.

Себе представший в образе Махмуда, Лежу ничком в Карпатах на снегу, И грудь моя прострелена. Мне худо, И снег багров, и встать я не могу.

Но все ж меня домой живым вернули, И под окном изменчивой Муи Стою, как месяц ясный, но в ауле. Следят за мною недруги мои.

Кумуз настроив, только начал петь я, Они меня схватили, хохоча, И спину мне расписывают плетью Крест-накрест, от плеча и до плеча.

Пусть насмехается имам из Гоцо, Пригубив чашу огненной бузы. Я зубы сжал. Мне потерпеть придется, Он не увидит ни одной слезы.

Что я Махмуд – мне показалось нынче, Брожу в горах печальный от любви, Со звездами, чей свет неполовинчат, Я говорю, как с близкими людьми.

Роятся думы, голова что улей, Пою любовь, чтоб вы гореть могли. Но рвется песня: я настигнут пулей Пред домом кунака из Иргали.

Прощайте, люди. Поздно бить тревогу. Меня на бурке хоронить несут… Какая мысль нелепая, ей-богу, Мне показалось, будто я – Махмуд.

БУДЬ ПРИЗВАНИЮ ВЕРЕН

Ветры в драку кинулись с вершины, Ты, поэт, строкою в них пальни, Унося дырявые хурджины, За горами скроются они.

Шторм на море, море разъярилось, Встань над ним, поэт, и повели, Чтоб оно сменило гнев на милость, В гавани вернуло корабли.

На дорогах снежные завалы. Затруби, поэт, в апрельский рог, Чтобы вновь открылись перевалы, Обнажились лезвия дорог.

Плачет мать, склонившись к изголовью Сына, что зовет ее в бреду. Ты, поэт, своей пожертвуй кровью И надежды засвети звезду.

Пал солдат. И в пурпуре заката Низко травы клонятся вблизи. Стихотворец, воскреси солдата, Будь призванью верен – воскреси!

Возврати любимого любимой, Голым веткам шелест подари, И тропу вдоль чащи нелюдимой Ты от сердца к сердцу протори.

Путника запекшиеся губы Ты смочи журчаньем родника. И когда трубят горнисты Кубы, Призови себя в ее войска.

Чтобы тени прошлого исчезли, Сторониться времени нельзя, Ты суди по совести и чести, Неподкупный, праведный судья.

ПЕТУХИ

Ночные звезды потухали, Как будто искорки в золе, Когда разбужен петухами Я был на утренней заре.

Открыв глаза, я улыбался, Мой сон растаял, словно снег. Во мне все громче просыпался Гортанный шум кавказских рек.

И пела женщина в ауле, Забыв над колыбелью сон, И доносился посвист пули, Которой брат мой был сражен.

И я сквозь утреннюю дымку Мог разглядеть в туманной мгле, Как смех и плач сидят в обнимку На темной и крутой скале.

В далекой Кубе разбудили Меня чужие петухи, И душу мне разбередили И пробудили в ней стихи.

Я был для истины к тому же, Для настоящей высоты, От преходящих чувств разбужен Известности и суеты.

И волны моря полыхали, И посвящалось вновь добру Мое призванье, петухами Разбуженное поутру.

Я знаю горцев Дагестана, Ушедших от вершин родных. Вы, петухи, на зорьке рано Однажды разбудите их.

Не избалованы досугом, Но разучились, мне под стать, Они весной ходить за плугом И скакунов лихих седлать.

Сманите их из кабинетов, Туда, глашатаи зари И провозвестники рассветов, Где звезд не застят фонари.

Где жизнь спокойна и сурова, Где на вершинах дышат всласть, Где ценят храбрость и на слово Пылинке не дадут упасть.

Пусть вспомнят юность горцы эти, Пред ней искупят все грехи. Прошу вас я: вы на рассвете Их разбудите, петухи.