Предостережение - Лигачев Егор Кузьмич - Страница 53

Опять-таки в первые годы перестройки было иначе: обращались в ЦК КПСС, и там помогали. Это знают, об этом помнят.

В 1987 году, например, пришел Игорь Александрович Моисеев. У знаменитого танцевального коллектива по сути не было репетиционных помещений, и Моисеев просил полностью предоставить в его распоряжение зал имени Чайковского на площади Маяковского в Москве. Помнится, мы вели деловой, обстоятельный разговор в зале заседаний Секретариата ЦК, и Моисеев, видимо, желая придать моим мыслям определенное направление, рассказал шутливый случай из своих весьма богатых отношений с высоким начальством.

Он пришел к Председателю Совета Министров СССР Булганину с просьбой снизить пенсионный возраст артистов балета. Выслушав Моисеева, Николай Александрович спросил:

— А до каких лет может танцевать на сцене балерина? До сорока, до пятидесяти может? Моисеев ответил:

— Может и до шестидесяти. Но смотреть на такой танец уже трудно.

Мы вместе посмеялись над поучительным случаем. Потом Моисеев еще много рассказывал о тонкостях балетной жизни.

А вопрос, который поставил Игорь Александрович, помогли решить: его коллективу были улучшены условия для работы.

Неоднократно обращался ко мне и художник Илья Глазунов. По его предложению мы помогли создать Российскую академию живописи, было принято решение Совмина СССР передать для нее здание на улице Кирова, где когда-то размещались знаменитые художественные курсы ВХУТЕМАС. Но постановление-то вышло, а различные организации, заселявшие дом, никак не хотели его освободить. Глазунов воевал, воевал с ними — безрезультатно. И снова обратился: помогите!

Ну что делать? Конечно, это не забота секретаря ЦК, члена Политбюро, как говорится, «самолично» выкуривать с насиженных мест вцепившиеся в центр Москвы конторы. Однако искусство требует жертв. Вдобавок дело осложнялось тем, что в здании, которое было памятником архитектуры и где уже когда-то работали художники, обосновались подразделения сразу трех союзных министерств — в одиночку Глазунову, разумеется, с ними никак не удалось бы совладать.

Короче, пришлось поехать самому и действовать по моему испытанному принципу: бить в одну точку, словно отбойный молоток. Для верности дела пригласил тех министров, чьи работники продолжали «оккупировать» здание, уже принадлежавшее Академии живописи. Разговор внешне был шутливым, со смехом и юмором:

— Дорогу искусству! Выезжайте!

Однако на деле все обстояло не так просто. Выселить деловых людей из центра Москвы, пожалуй, потруднее, чем построить для них новое здание. Честно скажу: немало пригодился мне опыт, приобретенный еще в Новосибирске, когда мы чуть ли не штурмом брали здание «Сибпушнины», освобождая его под консерваторию.

Я никогда не уходил и от личных просьб деятелей искусства, литературы, в том числе, когда речь шла о создании им условий для работы, жизни. А как же? Это же люди мировой известности. Вечно они заняты, в разъездах, многие не приспособлены к решению бытовых вопросов, легко ранимы. Если сказать откровенно и чуть-чуть грубовато, я всегда придерживался принципа: таланту помогать всячески, а энергичная бездарь сама пробьет себе дорогу.

В общем, о тех первых годах перестройки могу рассказывать много и с удовольствием: работа действительно кипела, дело двигалось! Но, пожалуй, будет полезнее, если я кратко перечислю те главные решения в области культуры, которые были приняты в тот период на Секретариате ЦК. Вроде бы это и утомительно — читать списки, однако в данном случае они оправданны, ибо лучше всего свидетельствуют о резком повороте к нуждам культуры, который был совершен после апреля 1985 года.

Уже осенью на Секретариате ЦК КПСС было принято решение создать Советский фонд культуры, а вскоре — Всесоюзное музыкальное общество. Тогда же повысили зарплату всем работникам культуры, а работникам Эрмитажа — особым, дополнительным постановлением. В следующем году приняли постановление об ускоренном развитии материальной базы культуры, о проведении эксперимента в театрах (конкурсная система и т.д.), о мерах по развитию изобразительного искусства. Затем — важнейшее постановление «Об улучшении деятельности творческих союзов», согласно которому были улучшены условия оплаты труда, повышены гонорары.

О Ясной Поляне я уже упоминал. Но ведь мы утвердили большой комплекс мер и по сохранению уникального Плещеева озера, историко-архитектурных памятников Переславль-Залесского, музея-заповедника А.Н.Островского «Щелыково» в Ярославской области. Был создан историко-литературный музей-заповедник А.С.Пушкина в Больших Вяземах под Москвой, укреплена база Русского музея…

Нет, всего не перечислить. И главное заключается в том, что эти решения вовсе не остались на бумаге: Советский фонд культуры, Всесоюзное музыкальное общество, Театр дружбы народов, новые историко-архитектурные заповедники и многое другое — все это ныне реалии нашей жизни. Такой же реалией стал огромный и благотворный интерес общества к сохранению памятников истории и культуры, который мы активно поддерживали. Все это стало, я бы сказал, символами перестройки. Хотя знаю, что недостатков здесь, нерешенных проблем еще уйма.

И вот что еще хотелось бы отметить в связи со всем сказанным. Когда я как член Политбюро занимался вопросами культуры, мне приходилось встречаться со многими известными в стране и мире художниками, музыкантами, писателями, артистами. Далеко не всегда эти уважаемые люди приходили с конкретными просьбами — очень часто у них просто возникала потребность обменяться мнениями, обсудить ту или иную идею. Атмосфера в те годы была свободная, истинно творческая, все были окрылены надеждами, инициатива, что называется, била через край.

Вдобавок многих представителей творческой интеллигенции я знал давно — еще с томских времен, отношения у нас сложились искренние, товарищеские. Далек от мысли, что во мне они видели только нужного человека — члена Политбюро. Речь, конечно же, шла о взаимоуважении. Замечу, когда поднялась волна клеветы в мой адрес, ни один действительно уважаемый артист, художник, ученый, писатель, музыкант не сказал в мой адрес худого слова. Это так. А писатель Валентин Распутин, что называется, грудью встал на защиту моего имени. В конечном итоге дело здесь не во мне. Вопрос носит не личный, а по крупному счету — гражданский характер.

Чувствую, даже вижу, что многие очень достойные и талантливые деятели искусства и литературы сегодня испытывают смятение духа. У меня была встреча с известными в нашей стране художниками — скульптором Львом Кербелем и живописцем Александром Шиловым. В разговоре они подтвердили мои мысли. Люди эти крепки духом, несмотря на все неопределенности времени, они заняты творчеством. Но не всем под силу выстоять в «смутное» время. Немало таких, кто, вдохновленный смело и успешно начавшейся перестройкой, чересчур доверчиво увлекся радикальной политической фразой. А когда популистский туман начал рассеиваться, все отчетливее стало проясняться, что наш корабль несет на опасные рифы диктатуры, не приемлющей инакомыслие.

На новом крутом повороте отечественной истории в очередной раз встает перед творческой интеллигенцией, перед совестью нации все тот же судьбоносный вопрос:

— С кем вы, мастера культуры?

Замкнутый круг

Возвращаясь к предыстории того, что и случилось в Колпашеве, думаю, читателям теперь понятно, как глубоко ранили меня подозрения в том, будто я отдал приказ ликвидировать могильник на берегу Оби.

Когда мне сообщили об этом ЧП, первым душевным порывом было, конечно, стремление мчаться, лететь на место происшествия, чтобы овладеть ситуацией и постараться как-то легализовать случившееся. Но неудача с Нарымом была весьма чувствительной.

Первым мне позвонил и сообщил о случившемся в Колпашеве начальник областного управления КГБ К.М.Иванов (весьма порядочный, образованный и политически честный товарищ). Я спросил у него:

— Что это за могильник? Ответ был расплывчатым: