Пути. Дороги. Встречи - Сидоров Георгий Алексеевич - Страница 159

Но вот видения стали исчезать, и я снова очутился в горнице Добрана Глебыча.

— Всё, первая часть нашего концерта закончилась, — торжественно объявил старейшина. — Но прошу не расходиться. Через несколько минут мы увидим вторую его часть. Давайте, красавицы, — обратился старейшина к трём молодым девушкам. — Пока мы будем пить сбитень, у вас есть немного времени, чтобы переодеться.

Его дочери и их подруга, кивнув головками, поспешили в соседнюю комнату, а мужчины в окружении своих жён снова направились к праздничному столу. Через несколько секунд в комнате я остался совсем один.

«Что же произошло? — думал я. — Неужели гипноз? Посредством музыки. Или что-то другое? Необъяснимый провал сознания в далёкое прошлое. И настолько яркие картины! Я до сих пор нахожусь «там», а не здесь. Интересно бы понять, что мне пригрезилось?»

Ошарашенный и сбитый с толку, я не знал, что теперь делать. Накатившееся на меня ощущение, что моя жизнь длится многие тысячи лет, не отпускало.

«Где я был, может, в параллельных мирах? — размышлял я над случившимся. — Но там началась какая-то гражданская война, и я погиб. Значит, здесь дело не в других изменениях».

В этот момент в горнице появился Добран Глебыч. Он подошёл ко мне и, усевшись рядом, сказал:

— Теперь понимаешь, зачем по приказу Запада Алексей Михайлович Тишайший уничтожил все наши древние музыкальные инструменты? А заодно и последних скоморохов. Несколько лет на площадях сжигались гусли, цимбалы, рожки, волынки, флейты-тростянки. Особой ненавистью пользовались при дворе гудки. Это звуки гудков вызвали твои видения.

— Откуда ты знаешь, что я что-то видел?

— Не ты один погрузился в свои прошлые инкарнации, Ар. Все сидящие в них побывали, — показал старейшина на пустые лавки. Так что я знаю, что говорю, — поднялся он со своего места.

Через секунду комната снова наполнилась народом. Музыканты опять заняли свои места. Осталось только дождаться девушек. Но вот появились и они. В украшенных вышивками, бисером и речным жемчугом ярких национальных костюмах. Тонкие талии красавиц опоясывали расшитые золотой и серебряной ниткой пояса, а на точёных ножках поблёскивали золотым орнаментом красные женские сапожки. Троица живых богинь, построившись рядом друг с другом, стала ожидать музыку. Я не в силах был оторвать от них взгляда: примерно одинакового роста, с роскошными русыми с золотым отливом косами, лебедиными шеями и чуть покатыми аристократическими плечами, с невероятно тонкими талиями и длинными крепкими сильными ногами. Они казались женщинами неземной, какой-то звёздной расы! Я невольно вспомнил своё купание с двумя из них в бане. Там передо мной были обнажённые девушки, здесь они одетые. Но что изменилось?! Истинную красоту не может скрыть никакая одежда. Она просвечивает сквозь неё и ослепляет! Через секунду зазвучал рожок, и, вторя ему, раздались звуки цимбалы. Потом опять я услышал волшебную песнь гудка. И девушки сорвались с места. Они подобно птицам легко, почти неслышно, впорхнули в середину комнаты и, разлетевшись во все стороны, понеслись в тихом и плавном ганце по кругу. Но это был не танец! Нет! Глаза смотрели и не верили, уши слышали музыку, но воспринимали её не они, а сердце! Разве можно назвать танцем песнь движущегося тела? Казалось, фигуры девушек излучают ещё одну музыку. Музыку неслышную, но ещё более сильную, чем та, которая звучит от инструментов. Её улавливает не слух, а сердце. Нет, это был не танец, нет, то была исповедь, вложенная в такт движений, исповедь о чём-то великом, огромном и невероятно сильном. И я понял — голосом движений девушки рассказывали о своей любви. О любви к родной земле, бездонному, синему небу, звёздам, Солнцу и своим любимым, к тем, кого у них ещё нет, но которых они уже любят. Любят беззаветной, незнающей границ любовью. Я смотрел на это откровение в музыке и в глазах у меня стояли слёзы. И я уже не стеснялся этих слёз.

«Пусть видят и знают, что я могу плакать. Плакать от боли, что здесь, на этом вот заброшенном в бескрайних северных лесах хуторе всё ещё бьётся сердце погибшей Прародины. И продолжает звучать наша древняя живая музыка, на давно забытых и проклятых церковью музыкальных инструментах. И только здесь сошедшие с небес богини могут поведать голосом своих движений о своих самых сокровенных душевных переживаниях».

Но вот музыка стихла, девушки побежали переодеваться. Кланяясь на прощание, гости потянулись в прихожую. Проводив новых знакомых, я отправился в свою комнату. Свалившаяся на плечи гора пережитого меня буквально раздавила. Войдя в комнату, я упал в кресло и закрыл глаза. Ни о каком сне не могло быть и речи.

«Надо как-то успокоиться, — думал я про себя. — Слишком много неожиданного и непривычного. Но это только начало. Что же тогда будет дальше? Ведь всё ещё впереди».

— Ты не спишь? — раздался на пороге бас Добрана Глебыча.

— После того, что пережил, пожалуй, уснёшь, — проворчал я.

— Тогда не мешало бы нам поговорить, примешь гостей — нас трое?

Повернувшись, я увидел, что с Добраном Глебы чем пришли и две его дочери.

— Конечно, приму, вы ведь у себя дома, — засмеялся я.

— Дома, не дома, но комната теперь твоя, потому мы и спрашиваем разрешение. Таков закон, — сказал нараспев помор, усаживаясь на лавку. — Мы вот что пришли, после нашего, если можно так выразить первого номера, ты изменился в лице. Это все заметили. Если не секрет, что ты такого увидел?

— Какие могут быть секреты? — вздохнул я. — Передо мной возник город, очень красивый на берегу неведомого мне моря. Вокруг него на холмах стояли сосновые леса. А в центре посреди гигантской площади возвышалась огромная ступенчатая пирамида. Я увидел себя ребёнком. Вместе с сотнями других ребятишек я оказался в «сердце» пирамиды и проходил своё первое посвящение.

От моих слов Добран Глебыч даже привстал. Потом, взяв себя в руки, он сел и, обняв своих дочерей, сказал:

— Твоя глубинная инкарнационная память, или «память прошлых земных дорог», оказывается никогда не спала. Её не усыпили ни непонимание родственников, ни взаимодействия с системой. Такого не может быть, но это есть!

Не поняв, что хочет сказать северянин, я продолжил. Рассказал об обряде прощания. О юной девушке, которая выбрала меня своим мужем. О палубе корабля, о ещё одной рядом со мною красавице. И о странном храмовом комплексе, которым я любовался с борта известного мне тогда летательного аппарата.

— Ты можешь мне в двух чертах нарисовать этот комплекс? — спросил меня старейшина.

— Конечно, могу. Я видел его с высоты птичьего полёта и всё хорошо помню.

Услышав мои слова, Светлена быстрым шагом направилась за карандашом и бумагой. Через минуту я набросал на бумаге всё, что передала мне инкарнационная память.

— Вот здесь стояли рядами пальмы и какие-то другие деревья, — показал я на рисунок. — Очевидно, это были сады. Здесь я увидел две параллельные дороги, а тут вдалеке маячил в дымке тумана какой-то город.

На несколько секунд в комнате воцарилась тишина. Потом Добран Глебыч, посмотрев на меня долгим многозначительным взглядом, сказал:

— Звуки музыки воскресили в твоём сознании самые яркие картины родовой памяти. Или, как принято у нас говорить, памяти подсознательного. Целостной картины пока нет. Но ты её со временем восстановишь. Ты, я думаю, понял волшебство нашей древней музыки и арийских, ныне забытых, музыкальных инструментов. Когда-то на гудках, волынках, рожках играли по всей Европе. Но речь не об этом. Знаешь, что ты нарисовал? И кем ты был двенадцать тысяч лет тому назад?

Я пожал плечами.

— Ты нарисовал храмы, так называемого, Баальбекского комплекса, его развалины находятся в современном Ливане. Все четыре храма стоят на циклопической платформе. Эта платформа сверху прикрывает обширное, сложенное из камня подземелье, — показал на мой рисунок старейшина. — Ты видел когда-нибудь фотографии этой платформы?

— Видел, — кивнул я.

— Помнишь, какие там камешки? Некоторые достигают весом тысячи тонн! Как ты думаешь, для чего была построена такая платформа?