Танцы с королями - Лейкер Розалинда - Страница 71

Тогда же, в 1684 году, была закончена реконструкция еще двух чудесных апартаментов Версаля. Первым стоит назвать новые королевские покои на восточной стороне дворца, центром которых являлась красивая гостиная, откуда через двойные двери можно было попасть в помещение, ставшее подлинной гордостью Версаля — поражающий пышным великолепием зал Зеркал. С севера к нему примыкал зал Войны, с юга — зал Мира.

У всякого, кто впервые входил в эту длинную галерею из золота и стекла, украшенную скульптурами, мраморными пилястрами, с массивной, покрытой серебром мебелью, глаза выскакивали из орбит. Как-то раз Огюстен повел туда и Маргариту, с трудом убедив ее забыть хотя бы на время об отвращении к Версалю, которое стало особенно глубоким после всего, что ей довелось там пережить. Теперь она была рада, что пришла, стоя на пороге огромного зала Зеркал, который своим великолепием поражал воображение.

Изобилие золота безжалостно слепило глаза. Помещение было залито морем света, попадавшего туда через семнадцать высоких окон, которые по высоте и форме совпадали с семнадцатью зеркалами, установленными в нише противоположной стены. Позолоченные статуи в рост человека были увешаны каскадами хрустальных канделябров. Высокие сводчатые потолки были расписаны сценами, изображавшими важнейшие этапы славной жизни Людовика, и оттуда на шелковых подвесах спускался двойной ряд огромных, каждая в несколько сотен свечей, хрустальных люстр. Ширина зала достигала одиннадцати ярдов, а длина — ста девяти. Впечатление от великолепия дубового паркета, отполированного до золотого блеска, многократно усиливалось чудеснейшим, специально для этого вытканным савоннским ковром, изумлявшим непревзойденным богатством красок. Этот зал Зеркал, созданный для прославления короля-солнца, притягивал к себе само солнце, когда западный фасад купался в его лучах. Зеркала казались волшебными ловушками, откуда эти лучи не могут выбраться. Солнце и Аполлон сливались с Версалем, и это символизировало абсолютную власть короля.

Маргарита озиралась по сторонам, когда Огюстен вел ее за руку от одного зеркала к другому, пока они не оказались у центрального окна, выходившего на террасу, а далее в перспективе виднелся фонтан Латоны и Большой канал, поверхность которого блестела на солнце, словно тысячи бриллиантов. Тень воспоминаний омрачила ее лицо. Ведь ее отец, должно быть, стоял здесь и укладывал камни в раствор, не думая о красивой перспективе. Отсюда он и упал, разбившись о каменные плиты внизу. Огюстен знал, что Маргарита всегда избегала смотреть в эту сторону, но сейчас ее взгляд был спокоен и тверд, и охватывал весь окружающий ландшафт. Именно на это он и надеялся, когда пригласил ее сюда полюбоваться прекрасным творением человеческих рук после того, как зал Зеркал был открыт для посетителей.

— Все в порядке? — спросил он ее.

Маргарита улыбнулась и, повернувшись к Огюстену, взяла его под руку:

— Мне опять дышится легко и свободно. А раньше от одной мысли об этом месте меня охватывал трепет. Никогда бы не подумала, что буду стоять здесь…

Из окон зала Мира открывался вид на весь южный цветник вплоть до огромного причала, под которым сейчас строилась новая оранжерея. Архитекторы решили использовать под нее пустовавший участок земли, который все равно не годился для иной цели. Для того, чтобы посмотреть на строительство, необходимо было спуститься на добрую сотню ступенек. Здание оранжереи не портило вида на пруд Швейцарцев и должно было стать еще одним украшением этого великого дворца, который до сих пор скромно именовался «Шато», и, казалось, это название сохранится за ним навсегда.

— Неужели король будет строить и строить до конца дней своих? — удивлялась Маргарита, когда они двинулись дальше по залу Зеркал.

— Этому никогда не будет конца. Если бы Людовик родился не королем, то из него, наверняка, вышел бы отличный каменщик.

— Вот было бы забавно посмотреть на него, стоящего на лесах в королевской мантии и с мастерком в руке!

Абсурдность этого образа вызвала у них веселые улыбки. Огюстен был слишком серьезен и задумчив в эти дни, и Маргарита ценила те редкие минуты, когда к нему хотя бы ненадолго возвращалось беззаботное жизнерадостное настроение.

О многом он умалчивал, но Маргарита догадывалась, в чем была причина его подавленного настроения. Король больше не посылал его никуда в качестве посла, да и других поручений ему не давали. С каждым днем таяли надежды на то, что Людовик вновь примет его и выслушает еще один страстный призыв к милосердию по отношению к единоверцам. Его миссия при дворе была фактически исчерпана, и дальнейшее пребывание в Версале уже не имело смысла, а скоро могло стать и опасным. Маргарита была уверена в том, что если бы Шато Сатори не служил убежищем и перевалочным пунктом для гугенотов, спасавшихся от преследований, Огюстен давно бы продал дом и, переехав в Гавр, занялся бы делами банка Руссо.

По некоторым признакам она научилась определять, когда в мансарде прятались беглецы. В конце концов, ей тоже захотелось помогать этим несчастным людям, и между ней и Огюстеном состоялся откровенный разговор.

— Я знал, что не смогу долго скрывать от тебя эту тайну, — со вздохом огорчения проговорил Огюстен. — Теперь, когда тебе стало известно все, будет лучше, если я подыщу тебе квартиру в городе.

— Нет, я не оставлю тебя! Здесь часто бывают женщины и дети, и я лучше тебя знаю, как им помочь.

— Но эти люди принадлежат к другой вере, — напомнил он ей.

— Они в беде, и этого для меня достаточно.

Огюстен нежно провел пальцем по ее щеке.

Она ждала его ответ с волнением и, откинув голову, внимательно всматривалась в его добрые и печальные глаза.

— О, если бы все мужчины и женщины были такими же добрыми самаритянами, как ты! Хорошо, я буду рад твоей помощи, но если появится хоть малейший намек на опасность, ты немедленно оставишь Шато Сатори. Будь осторожна! Вокруг днем и ночью рыщут ищейки короля.

Маргарита кивнула, показывая, что подчиняется его условиям, хотя вовсе не собиралась покидать Огюстена, что бы ни случилось.

Теперь Огюстену часто приходилось отлучаться из дома, иногда на неделю, иногда на две, и всякий раз эти поездки были связаны с делом гугенотов и, следовательно, с огромным риском. Маргарита не находила себе места, пока он не переступал порога дома. Преследования приняли отныне открытую форму, особенно на юге и юго-западе страны, и руководил ими маркиз де Луво. Однажды она услышала имя Стефана, которое упоминалось в ряду имен других офицеров, отличавшихся рвением в карательных экспедициях, и это очень расстроило ее.

Однажды судьба забросила Огюстена в местах, находившиеся неподалеку от Орлеана, и он, не преминув воспользоваться случаем, навестил Сюзанну. Она не прислала с ним письма примирения, как на то надеялась Маргарита. Очевидно, ее решение не возобновлять дружбу с Маргаритой было бесповоротным. Огюстен проникся большой симпатией к маленькому Эдмунду и отзывался о нем с сердечной теплотой, словно говорил о собственном сыне. Маргарита и не подозревала, насколько была близка к истине. Она остро завидовала Сюзанне и, как никогда, мечтала о том, чтобы подарить Огюстену сына. Но у нее все чаще стали появляться мысли, которые наполняли ее сердце страхом и скорбью. Неужели она бесплодна?

В июле 1685 года Маргарита вдруг поняла, что беременна. Наконец-то! Ее ликованию не было границ. Однако в сентябре случилось несчастье. Однажды она спешила из мастерской в магазин и, оступившись на лестнице, упала и кубарем покатилась вниз. Поначалу казалось, что ничего страшного не случилось, если не считать ушибленного локтя, и Маргарита даже пошутила насчет своей неуклюжести, а через час у нее случился выкидыш. Это было для женщины страшным потрясением. В последующие недели у нее совершенно пропал интерес к жизни. Тщетны были уверения доктора, друзей и самого Огюстена в том, что в следующий раз все пройдет удачно и роды будут нормальными.

Трудно сказать, как долго продолжалась бы эта апатия, если бы в октябре король не подписал в присутствии всех своих министров акт об отмене Нантского эдикта. Усевшись на троне с серебряным орнаментом, он взял перо и поставил подпись на документе. Этим росчерком пера протестантское меньшинство уже и формально теряло всякое право на защиту, обеспеченную законом; гугенотам запрещалось также свободно исповедовать их религию. По мнению Людовика, это был единственный способ, с помощью которого их можно было заставить повиноваться, поскольку все другие попытки принудить их к обращению не дали никакого результата.