Танцы с королями - Лейкер Розалинда - Страница 70

Огюстен поскакал в Париж, и еще до того, как колокол ближайшей церкви отбил полдень, уже спешился у крыльца большого парижского особняка Фреснеев. Когда он постучал, дверь отворил слуга с заспанным и неприветливым лицом.

— Я должен немедленно увидеть мадам Фресней! — заявил Огюстен, переступая порог.

— Мадам Фресней здесь нет, мсье. Она в деревне, — хмуро ответил слуга.

Огюстен довольно бесцеремонно возразил:

— Я знаю, что она здесь. Скажите, что я прибыл по поручению короля.

Эти слова сразу же возымели ожидаемое действие. Слуга спросил его имя, а затем Огюстену пришлось ожидать с четверть часа в зале, прежде чем слуга возвестил, что мадам Фресней примет его в своей спальне. В то время среди знатных дам был распространен обычай принимать важных гостей, находясь в постели. При этом подавался чай, кофе или освежающие напитки. Иногда в будуар набивалось с дюжину (или даже больше) гостей.

К облегчению Огюстена, в покоях Сюзанны никого не оказалось. Когда его ввели туда, Сюзанна сидела в постели, опираясь спиной на горку перевязанных ленточками подушек. На ней был роскошный атласный халат, поверх которого блестело изумительное колье. Край ослепительно-белоснежной простыни был отвернут на расшитое красивыми узорами одеяло, доходившее до груди и почти скрывавшее халат. Огюстен тут же заметил, что во внешности Сюзанны произошли некоторые изменения. Лицо стало одутловатым; под глазами появились темные круги, которые проступали даже сквозь слой краски и пудры.

Однако печальная миссия, обременявшая душу Огюстена, помешала ему вспомнить их последнюю встречу и сделать правильный вывод…

— Я ненадолго приехала в Париж, чтобы заказать своей портнихе несколько платьев. Завтра или послезавтра я опять возвращусь в Орлеан, — солгала Сюзанна. — Садись, Огюстен. — Однако ее гость продолжал стоять, и его взгляд необычно серьезных, ставших суровыми глаз был направлен куда-то в сторону. Почувствовав неладное, она схватилась за горло, сверкнув бриллиантовыми перстнями, которыми были унизаны пальцы:

— О, Боже! Что случилось?

Огюстен присел на край постели, молча всматриваясь в ее глаза и, взяв ее руку, ласково и осторожно положил между своих ладоней. Затем он рассказал ей все. На несколько секунд Сюзанна решилась дара речи и уставилась на него расширившимися, помутневшими зрачками. И вдруг из ее уст вырвался душераздирающий вопль:

— Это я убила его!

Она бросилась ничком на постель в порыве безутешного отчаяния; одеяло сбилось на сторону, и тайна Сюзанны открылась опешившему Огюстену. Судя по ее увеличившемуся животу, она уже была по меньшей мере на седьмом месяце беременности. Огюстен пытался утешать ее, но каждый раз Сюзанна выкрикивала, что считает себя убийцей или что Жак был бы жив, если бы не она. В конце концов, Огюстен испугался, как бы с ней в таком состоянии не случилась беда — выкидыш или что-нибудь в этом роде, и он заботливо посадил ее, заставив принять прежнюю позу. Тело Сюзанны безвольно полулежало на подушках, а по лицу обильным потоком струились слезы.

— Ты совершенно не виновата в том, что случилось с Жаком! — успокаивал ее Огюстен. — Даже если бы тебя успели уведомить о его болезни, ты ничем не могла бы помочь ему.

— Ты не понимаешь… — сказала Сюзанна, дрожа всем телом. — Я просила короля запретить Жаку отлучаться домой, пока младенец не появится на свет. Если бы он получил отпуск в положенное время, то не заразился бы лихорадкой, унесшей его так быстро…

— Но зачем тебе было просить об этом короля? Разве Жак не знал? Ведь он наверняка обрадовался бы еще одному ребенку.

— Только не этому… — ее голос, преисполненный горя, был почти не слышен. Она увидела, что в его глазах блеснуло презрение. Теперь Огюстену все стало ясно. Не заботясь больше о сокрытии беременности, Сюзанна откинула одеяло и встала с кровати.

— Я хотела спасти его от унижения! Ты тоже не должен был знать об этом, но судьба распорядилась иначе.

— Что ты будешь делать с ребенком?

С лица Сюзанны не сходило выражение отчаяния:

— Подыщу кормилицу из хорошей семьи и заплачу ей, чтобы она затем усыновила младенца. Так поступают все придворные дамы, оказавшиеся в подобном положении.

— Неужели ты и в самом деле смогла бы расстаться с ребенком, зачатым от меня? — В нем говорила любовь, которую они испытывали друг к другу столько лет. Это не затрагивало его чувств к Маргарите, и не означало, что он отдает кому-то предпочтение. Огюстен вовсе не желал, чтобы стрелки часов повернулись вспять к тому вечеру, когда он впервые увидел Сюзанну в Фонтенбло и мог завоевать ее сердце. То, что роднило его с этой женщиной даже после многих лет взаимного добровольного отречения и выразилось во вспышке безумной страсти, охватившей их обоих, имело собственную ценность, которую нельзя было принизить или сбрасывать со счетов.

Сюзанна вытащила маленький цветок из букета, стоявшего в вазе, и прижала его к своей щеке, а слезы продолжали струиться из ее глаз.

— При расставании с ним умерла бы частичка моего сердца. Теперь я могу не скрывать беременность, но цена, которую пришлось заплатить за освобождение от лжи, чудовищна!

— Нет никаких доказательств того, что Жак избежал бы лихорадки, если бы приехал домой на пару недель. Скорее всего, она настигла бы его немного позже. Ты здесь не при чем!

— Моя вина всегда останется со мной.

— Но это я виноват в том, что ты оказалась в этом безвыходном положении.

Сюзанна повернулась и посмотрела ему в лицо:

— Ты и так с лихвой будешь наказан тем, что твой сын будет воспитываться под чужим именем.

— Но почему ты думаешь, что это обязательно будет мальчик?

Она погладила себя ладонями по выпуклому животу:

— Я сужу по тому, как он там расположился. — И внезапно ее лицо перекосила гримаса стыда и раскаяния. Она ненавидела себя в этот момент. — Если Бог сжалится надо мной, то ниспошлет мне смерть при родах.

— Нет! — вскрикнул Огюстен, протестуя всей душой против столь сурового приговора, который она вынесла себе. Приблизившись к Сюзанне, он заключил ее в объятия. И тут последние остатки самообладания покинули несчастную женщину, и, прильнув к его плечу, она разразилась громкими рыданиями. Больше не существовало слов, которые они могли сказать друг другу именно сейчас. Все, что Огюстен мог сделать, — это находиться рядом в эти первые, самые тяжелые часы и помочь ей свыкнуться с необходимостью покорно принять этот удар судьбы и жить дальше ради детей. Это означало, что он должен разделить с ней все бремя ответственности. Даже на секунду Огюстен не допускал мысли о том, что Сюзанна может остаться в одиночестве. И по мере того, как она выплакивала свое горе, уткнувшись в его плечо, он почти наяву видел, как уходит в небытие, тает, словно туман, все то, что касалось его будущей жизни с Маргаритой.

Домой он вернулся поздним вечером. Весть о том, что Сюзанна пока не готова видеть ее, огорчила Маргариту, но не удивила. Она написала письмо с выражением соболезнований, в котором одновременно дала Сюзанне понять, что не держит на нее зла за ошибку и желает возобновить их прежнюю дружбу. Огюстен, возвращаясь в Париж, захватил письмо с собой. На нем теперь лежали все хлопоты по устройству достойных похорон, потому что убитая горем вдова была не в состоянии вникнуть во все тонкости этого дела. Герцогиня де Вальми, несмотря на свои преклонные лета, также прибыла в Париж побыть с племянницей и на следующий день после похорон увезла ее в Орлеан. Два месяца спустя Сюзанна родила сына, которого назвала Эдмундом в честь своего отца.

В том самом году, когда родился Эдмунд, Людовик окончательно ожесточил свое сердце против Атенаис де Монтеспан. Ее выселили из огромных апартаментов и перевели в гораздо менее просторные покои, находившиеся этажом ниже. Ее могуществу пришел конец, и говорили, что она целыми днями плачет в своем новом обиталище. Франсуаза не ликовала, одержав победу над соперницей, поскольку обладала иным складом характера; однако у нее теперь было все, к чему она стремилась. Единственным удручавшим ее обстоятельством была необходимость исполнять супружеские обязанности, ибо по натуре она не была страстной женщиной, и эти забавы претили ее религиозным чувствам. Однако король в свои сорок пять лет был полон любовной энергии, не уступая любому пылкому двадцатилетнему юноше.