Подобно реке… - Коэльо Пауло - Страница 5

Когда он уходит, первый мой порыв — обвинить его в бесчувственности и безразличии к матери-земле. Но потом я начинаю задумываться: а почему, собственно, он не захотел продать землю? И вскоре нахожу ответ: жизнь моего соседа имеет только одну историю, которую он не желает менять. Переехать в город означало бы для него погрузиться в совершенно незнакомый мир, с другими ценностями, которые он, вероятно, уже не надеется усвоить в таком возрасте.

Это особенность характера только моего соседа? Отнюдь. Я думаю, что таковы все люди. Мы часто так привязываемся к своему образу жизни, что готовы отвергнуть превосходный шанс, потому что не умеем воспользоваться им. Что касается соседа, то его ферма и селение — единственные знакомые ему места, и покинуть их значит для него подвергнуть себя риску. Жители городов полагают, что надо иметь диплом о высшем образовании, вступить в брак, воспитать детей, позаботиться о том, чтобы у них тоже были дипломы об окончании университета, и так далее. Никто не задается вопросом: «А можно ли жить по-другому?»

Вспоминается парикмахер, трудившийся день и ночь, ради того чтобы его дочь смогла выучиться на социолога. Она сумела окончить университет и после долгих поисков работы устроилась секретаршей на фирме, производящей цемент. Но даже и после этого парикмахер с гордостью повторял: «Моя дочь имеет диплом социолога».

Большинство моих знакомых и детей моих знакомых тоже имеют дипломы. Это не значит, что они теперь работают по специальности, — совсем наоборот: они поступили в один из университетов и окончили его лишь потому, что в то время учеба в университете считалась престижной и кто-то внушил им, будто прилично устроиться в жизни без диплома невозможно. В результате не стало хороших садовников, булочников, антикваров, скульпторов, писателей. Может, пришло время немного пересмотреть наше отношение к дипломам?

Медики, инженеры, ученые, юристы должны окончить курс в университете, но так ли необходимо всем поголовно стремиться к высшему образованию? Вместо ответа приведу отрывок из стихотворения Роберта Фроста:

P. S. Чтобы закончить историю с моим соседом, сообщаю: эксперт явился и показал мне французский закон, обязывающий сажать каждое дерево на расстоянии не ближе трех метров от соседнего владения. Мои деревья находились в двух метрах. Мне пришлось спилить их.

В одной из токийских пивнушек

Японский журналист задает мне традиционный вопрос:

— Кто ваши любимые писатели?

Я даю ему свой традиционный ответ:

— Жоржи Амаду, Хорхе Луис Борхес, Уильям Блейк и Генри Миллер.

Переводчица смотрит на меня изумленно:

— Генри Миллер?

Но тут же вспоминает о том, что задавать вопросы — не ее дело, и продолжает переводить. После интервью интересуюсь, почему ее так удивил мой ответ. Говорю, что, возможно, Генри Миллера трудно назвать «политически корректным» писателем, но именно он был одним из тех, кто открыл мне гигантский мир: в его книгах заключена такая мощная жизненная энергия, какую редко встретишь в произведениях современных литераторов.

— Я ничего не имею против Генри Миллера. Наоборот, я сама его поклонница, — отвечает она. — Вы знаете, что он был женат на японке?

Знаю, конечно. Я не стыжусь быть поклонником кого бы то ни было и всегда стараюсь узнать как можно больше о жизни своего кумира. Когда-то я отправился на книжную ярмарку только ради того, чтобы познакомиться с Жоржи Амаду. Проехал сорок восемь часов на автобусе, чтобы встретиться с Хорхе Луисом Борхесом (и, в конце концов, съездил напрасно, в чем сам виноват: когда я увидел его, меня буквально парализовало и я не смог произнести ни слова). Звонил в дверь нью-йоркской квартиры Джона Леннона (портье попросил оставить визитную карточку, указав цель визита, и сказал, что, возможно, Джон Леннон мне позвонит, — чего я так и не дождался). Готовился посетить Биг-Сур, чтобы увидеть Генри Миллера, но он умер раньше, чем мне удалось собрать деньги на дорогу.

— Японку зовут Хоки, — отвечаю с гордостью. — Мне также известно, что в Токио есть музей, где демонстрируются акварели Миллера.

— Хотите познакомиться с ней сегодня вечером?

Что за вопрос! Разумеется, я хотел бы побыть рядом с той, кто был близок моему идолу. Правда, к ней, наверное, едут со всего света, и журналисты, небось, осаждают ее — как-никак они прожили вместе почти десять лет. Удобно ли просить ее о встрече простому смертному? Но переводчица утверждает, что удобно, и я верю ей: японцы слов на ветер не бросают.

С нетерпением жду вечера. Наконец мы садимся в такси, и после этого начинают происходить удивительные вещи. Мы останавливаемся на улице, куда не заглядывает солнце, так как прямо над ней проходит путепровод. Переводчица указывает на пивнушку, расположенную на втором этаже покосившегося от ветхости здания.

Поднимаемся по лестнице и попадаем в помещение, где нет ни одного посетителя и где мы видим Хоки Миллер.

Чтобы скрыть смущение, я начинаю слишком эмоционально превозносить ее бывшего мужа. Она ведет меня в одну из дальних комнат, где выставлена небольшая экспозиция: несколько фотографий, две или три подписанные акварели, книга с автографом — и больше ничего. Она рассказывает, как познакомилась с ним, когда училась в лос-анджелесском университете. Она вынуждена была подрабатывать игрой на пианино в одном из ресторанов, исполняя французские песни на японском языке. Миллер приходил туда ужинать, ему очень нравились песни (он прожил в Париже большую часть своей жизни), несколько раз он провожал ее, а потом попросил руки.

Замечаю в пивнушке пианино: оно стоит как напоминание о тех днях, когда они познакомились. Она рассказывает мне восхитительные истории из их совместной жизни, упоминает о проблемах, возникавших из-за разницы в возрасте (Миллеру было за пятьдесят, а Хоки не исполнилось и двадцати), вспоминает о времени, проведенном вдвоем. Говорит, что все его имущество, в том числе авторские права на книги, досталось наследникам от других браков, но это для нее не имеет значения: счастье, которое она испытала с ним, не измеришь деньгами.

Я прошу ее сыграть ту же мелодию, которая понравилась Миллеру много лет назад. Она садится за пианино и поет «Мертвые листья» («Feuilles Mortes»), при этом глаза ее наполняются слезами.

Мы с переводчицей тоже не в силах сдержать чувств.

Пивная, пианино, отражающийся от голых стен голос японки, равнодушной к славе бывших жен Миллера, к большим деньгам, которые издатели платят за переиздания его книг, к мировой известности, которой она могла бы пользоваться сейчас.

«Ради чего добиваться наследства? Мне хватило любви», — говорит она под конец, угадывая наши мысли. В ее голосе нет ни нотки горечи или озлобления, и мне нетрудно поверить: ей хватило любви.

О значении простого взгляда

Вначале Тео Виерема просто был настойчив. В течение пяти лет он посылал на адрес моего офиса в Барселоне приглашения выступить с лекцией в Гааге, городе в Голландии.

И в течение пяти лет из моего офиса неизменно отвечали ему, что у меня нет для этого свободного времени. На самом деле не так чтоб у меня совсем его не было: просто писатель не обязательно бывает хорошим оратором. Кроме того, все, что я хочу сказать, я излагаю в своих книгах и на колонках газет, которые веду, — вот почему я всегда стараюсь избегать публичных выступлений.

Однажды Тео узнал, что я собираюсь записывать программу для одного из голландских телевизионных каналов. Когда я прибыл на съемки, он уже ждал меня в холле гостиницы. Представился и попросил разрешения проводить меня, сказав:

— Дело не в том, что я не могу смириться с отказом. Но я считаю, что в этом случае всего лишь шел к цели неверным путем.