Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Стихотворения

Левитанский Юрий Давыдович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Стихотворения - Левитанский Юрий Давыдович - Страница 23

Изменить размер шрифта:

Источник: Прислал читатель

ПОПЫТКА УТЕШЕНЬЯ

Все непреложней с годами, все чаще и чаще,

я начинаю испытывать странное чувство,

словно я заново эти листаю страницы,

словно однажды уже я читал эту книгу.

Мне начинает все чаще с годами казаться —

и все решительней крепнет во мне убежденье —

этих листов пожелтевших руками касаться

мне, несомненно, однажды уже приходилось.

Я говорю вам — послушайте, о, не печальтесь,

о, не скорбите безмерно о вашей потере —

ибо я помню,

что где-то на пятой странице

вы все равно успокоитесь и обретете.

Я говорю вам — не следует так убиваться,

о, погодите, увидите, все обойдется —

ибо я помню,

что где-то страниц через десять

вы напеваете некий мотивчик веселый.

Я говорю вам — не надо заламывать руки,

хоть вам и кажется небо сегодня с овчину —

ибо я помню,

что где-то на сотой странице

вы улыбаетесь, как ничего не бывало.

Я говорю вам — я в этом могу поручиться,

я говорю вам — ручаюсь моей головою,

ибо, воистину, ведаю все, что случится

следом за тою и следом за этой главою.

Я и себе говорю — ничего не печалься

Я и себя утешаю — не плачь, обойдется.

Я и себе повторяю —

ведь все это было,

было, бывало, а вот обошлось, миновало.

Я говорю себе — будут и горше страницы,

будут горчайшие, будут последние строки,

чтобы печалиться, чтобы заламывать руки —

да ведь и это всего до страницы такой-то.

Источник: Прислал читатель

Я был приглашен в один дом...

Я был приглашен в один дом,

в какое-то сборище праздное,

где белое пили и красное,

болтали о сем и о том.

Среди этой полночи вдруг

хозяйка застолье оставила

и тихо иголку поставила

на долгоиграющий круг.

И голос возник за спиной,

как бы из самой этой полночи

шел голос, молящий о помощи,

ни разу не слышанный мной.

Как голос планеты иной,

из чуждого нам измерения,

мелодия стихотворения

росла и росла за спиной.

Сквозь шум продирались слова,

и в кратких провалах затишия

ворочались четверостишия,

как в щелях асфальта трава.

Но нет, это был не пророк,

над грешными сими возвышенный, —

скорее ребенок обиженный,

твердящий постылый урок.

Но три эти слова — не спи,

художник! — он так выговаривал,

как будто гореть уговаривал

огонь в полуночной степи.

И то был рассказ о судьбе

пилота,

но также о бремени

поэта, служение времени

избравшего мерой себе.

И то был урок и пример

не славы, даримой признанием

а совести, ставшей призванием

и высшею мерою мер.

…Я шел в полуночной тиши

и думал о предназначении,

об этом бессрочном свечении

бессонно горящей души.

Был воздух морозный упруг.

Тянуло предутренним холодом.

Луна восходила над городом,

как долгоиграющий круг.

И летчик летел в облаках.

И слово летело бессонное.

И пламя гудело высокое

в бескрайних российских снегах.

Источник: Прислал читатель

ЧЕЛОВЕК, ПОХОЖИЙ НА СТАРУЮ МАШИНУ

Человек,

похожий на старую машину,

сделанную в девятнадцатом веке —

что-то от стефенсоновского паровоза,

от первых летательных аппаратов,

из породы воздушных шаров

и аэростатов,

с примесью конки и дилижанса,

экипажа и музыкальной шкатулки —

ржавые поршни и рычажки,

стершиеся шестеренки и втулки —

и все это издает при ходьбе

поскрипыванье,

пощелкиванье,

дребезжанье.

Человек,

похожий на старую машину,

сделанную в девятнадцатом веке,

он покупает в ближайшей аптеке

какие-то странные мази для растиранья,

у которых такие таинственные названья —

бриони,

арника,

оподельдок,

а потом еще долго поскрипывает ледок

у него под ногами,

пока он вышагивает к себе домой

неуверенными шагами.

Человек,

похожий на старую машину, сделанную в девятнадцатом веке,

он поднимается

к себе на этаж,

не снимая пальто,

присаживается на кушетку,

которую по-старинному называет софа

и которая откликается звуком фа,

когда он на нее садится…

Так и сидит он,

не зажигая огня,

человек,

похожий на старую машину,

сделанную в девятнадцатом веке,

старая усталая машина,

или просто сум,

как он в шутку себя называет,

хотя он при этом вряд ли подозревает,

что сум

по-украински

означает печаль,

да и по-русски звучит

достаточно грустно.

Источник: Прислал читатель

ARS POETICA

Все стихи однажды уже были.

Слоем пепла занесло их,

слоем пыли

замело,

и постепенно их забыли —

нам восстановить их предстоит.

Наше дело в том и состоит,

чтоб восстановить за словом слово

и опять расставить по местам

так, как они некогда стояли.

Это все равно как воскрешать

смутный след,

оставленный в душе

нашими младенческими снами.

Это все равно как вспоминать

музыку,

забытую давно,

но когда-то слышанную нами.

Вот и смотришь —

так или не так,

вспоминаешь —

так или не так,

мучаешься —

так ли это было?

Примеряешь слово —

нет, не так,

начинаешь снова —

нет, не так,

из себя выходишь —

нет, не так,

господи, да как же это было?

И внезапно вздрогнешь —

было так!

И внезапно вспомнишь —

вот как было!

Ну конечно — так оно и было,

только так и было, только так!