Постепенное пробуждение - Левин Стивен - Страница 4

Любопытно, что среди всех этих перемен мы обычно переживаем не столько то, что происходит, а то, что думаем о происходящем. Сидя и слушая, мы не переживаем слушанья; мы переживаем до некоторой степени текущий комментарий к тому, что говорится, возможно, суждение или сравнение со сходными понятиями, или поток мысленных ассоциаций, вызванный в памяти разговором. На одном уровне, конечно, все, что действительно происходит, – это движение звука в воздухе, который давит на наши барабанные перепонки; благодаря памяти и механизмам восприятия ум узнаёт то, что говорится.

Итак, мы видим, что наши переживания – это переживания не того, что действительно происходит, а скорее переживания мира мысли. Большая часть нашего переживания – это сноподобное отражение в уме. Мы переживаем не столько само виденье, сколько то, что думаем о видимом, не столько то, что слышим, сколько то, что думаем о слушаемом.

Когда эта тема всплыла в прошлом году на занятиях, которые я вел в тюрьме Соледад, я заметил, что если бы в ту самую минуту слушатели почувствовали дуновение какого-то аромата, они не пережили бы этого запаха и одного мига, потому что прямое переживание запаха тотчас было бы погребено под лавиной мысленных ассоциаций и зрительных образов.

Очевидный пример того, как много мы вкладываем в сферу мыслимого, принадлежит нашему отношению к чувству осязания. Например, мы протягиваем руку, чтобы коснуться своего сексуального партнера, и это считается приятным ощущением; но когда рука касается кучи отбросов, это ощущение считают неприятным; или, если она прикасается к стене, ощущение можно считать безразличным. Но все, что действительно происходит, – это давление на кончики пальцев; все остальное – это понятийные мыслеформы, проецируемые желанием и обусловленностью.

Большую часть нашего мира наплел ум. Сила мудрости состоит в том, чтобы пробудить нас для прямого переживания вещей такими, каковы они есть. Она рассеивает нашу сонную слепоту и дает нам возможность больше жить своей жизнью, а не просто переживать мир в области понятий, где то, что мы называем реальностью, оказывается сном и тенью сна.

3. Нуждающийся ум

В основе обусловленного ума лежит нужда. Нужда принимает много форм. Нужно пребывать в безопасности; нужно быть счастливым. Нужно выжить; нужно быть любимым. Есть и особые нужды: желанные предметы, дружба с кем-то, виды еды, тот или иной цвет, то или иное окружение. Есть нужда не испытывать боли. Есть и нужда быть просветленным. Наконец есть и нужда в том, чтобы вещи были такими, какими нам хочется.

Наши мечты представляют собой воображаемые образы получения того, что нам нужно; кошмары – воображение отделенности от того, что нам нужно. Планирующий ум старается обеспечить удовлетворение потребностей; вообще большая часть помыслов основана на удовлетворении желаний. Поэтому многие помыслы имеют своим корнем неудовлетворенность тем, что есть. Нужда есть требование к следующему мгновению содержать то, чего не содержит настоящее. Если в уме существует какая-то нужда, то такой момент ощущается как неполный. Нужда представляет собой поиски где-то в другом месте. Полнота есть пребывание именно здесь.

Когда видишь, насколько глубока нужда, присущая уму, видишь и глубину неудовлетворенности, потому что нужду удовлетворить невозможно: едва покончишь с одним желанием, так будет другое. И пока мы пытаемся удовлетворить желания, мы растим нужды.

По иронии вещей, когда переживаешь глубину неудовлетворенности в нуждающемся уме, то за этим следует великая радость. Ведь когда видишь, что никакой объект ума не может нас сам по себе удовлетворить, тогда ничто возникающее уже не увлечет нас; и начинаешь освобождаться, потому что нет ничего, за что стоило бы цепляться. Чем лучше видишь, как нуждается ум, тем лучше видишь и то, как эта нужда затемняет настоящее. Уразумение того обстоятельства, что нет ничего, за что стоит цепляться, т. е. ничего, способного обеспечить удовлетворение надолго, показывает, что нам некуда идти, нечего иметь, не надо быть чем-то; это и есть свобода.

Когда я впервые услышал буддийские представления о страдании, я был решительно несогласен и отверг их. Я подумал, что это ложный, пессимистический уклон: «А, это буддийский вздор с Востока, где половина детей умирает в возрасте до пяти лет! Конечно, они думают, что мир полон страдания; у них со всех сторон умирающие с голоду, у них покойники на улицах валяются. Но мы-то здесь не страдаем! Я не страдаю, чтоб им!» Но когда я увидел объем своих нужд, это показало мне, насколько глубоко и тонко мой личный мир создан неудовлетворенностью; и это видение избавило меня от множества вожделений, от помыслов, что-де все мои желания должны быть удовлетворены, о том, что я принужден реагировать на все, что возникает у меня в уме. Я увидел, что вещи способны как-то существовать, не вызывая необходимости ответных действий, суждений или даже отталкивания. Можно просто их наблюдать.

Когда я увидел, как обширно, как могущественно желание в уме, я испугался. Я подумал, что отсюда нет выхода; и не понимал, что та сила, благодаря которой я распознал это состояние страдания, сама по себе была выходом. Постепенно зрелище неудовлетворительной природы большей части содержания ума стало открывать мне путь к свободе. Когда мы видим, что предмет нашего влечения объят пламенем, мы перестаем тянуться к нему. Ум понемногу меняет обусловленность, чтобы видеть то, что он делает.

И мы открываем существование многих путей, на которых желания вызывают эту неудовлетворенность. Например, есть вещи, которые нам нужны, но, возможно, никогда нам не встретятся, или такие, что мы получаем их лишь время от времени, или такие, которые не остаются с нами надолго. Есть также и такие вещи, которые мы получаем, а получив, не хотим иметь; и это нас по-настоящему расстраивает. Иногда я вижу, как все это проявляется у моих детей. Часто им так сильно хочется чего-нибудь, что приходится в поисках нужной вещи ходить из магазина в магазин; затем мы покупаем ее, а через час слышишь: «Лучше бы мы ее не покупали… мне хотелось синюю…» Такое и вправду разбивает сердце; а ведь так со всеми нами. Нам что-то нужно, нужно еще и еще… и ничто не в состоянии удовлетворить нас постоянно, потому что изменяется не только нужная нам вещь, но изменяются также и наши потребности. Все постоянно меняется.

Можем ли мы вспомнить какую-нибудь боль в своей жизни, которая не была бы вызвана переменой? Но когда мы глубоко переживаем эту текучесть, мы не отшатываемся от нее, не опасаемся того, что может произойти, а напротив, начинаем раскрываться к тому, каковы вещи. Мы не погрязаем в фаталистических вымыслах или в нигилизме, «всё, дескать, до лампочки», а признаем, что всё имеет равную важность.

Когда нужда становится объектом наблюдения, мы наблюдаем ее с ясным вниманием, которое не окрашено суждением или выбором; это простое, голое внимание без всяких примесей, открытость для восприятия вещей такими, каковы они есть. Мы видим, что нужды – это автоматические, обусловленные требования в уме. И мы наблюдаем эти нужды, не оценивая себя за это. Мы не хотим нетерпеливо избавиться от этой постоянной нужды. Мы просто наблюдаем ее.

И только такое голое внимание, такое отсутствие нужды, способное быть на месте в нужный момент, обладает силой освободить нас, освободить нашу подневольную реакцию на нужду. Связь рвется, нас перестает обусловленно тащить в сторону удовлетворения наших нужд. Каждое мгновение отсутствия нужды – это мгновенье свободы. Внимательность не мешает существовать этому отсутствию нужды. Когда налицо одно лишь чистое внимание, тогда существует только наблюдение, тогда нет нужды. Если наблюдаешь желание, нужда перестает искать объект, чтобы удовлетвориться, и сама нужда становится объектом внимания; тогда поглощается тот импульс, который ведет к поступку.

Когда начинаешь видеть, что освобождает нас, а что нет, начинаешь также отличать то, что создает большее вожделение, более болезненную нужду, от того, что приведет тебя к мудрости и сделает свободным.