Постепенное пробуждение - Левин Стивен - Страница 3

Достаточно интересно то обстоятельство, что именно этот акт творения оказывается величайшей причиной превратного понимания в нашей жизни. Или, точнее говоря, именно наше самоотождествление с этим текучим процессом, как с «я», и становится проблемой. Как раз этот неверный взгляд на естественное развертывание лежит в основе большей части нашей полусонной слепоты и иллюзий. Сознание само собой возникает как результат соприкосновения осознавания и его объекта. Это «познавание» есть следствие естественного процесса, который существует сам по себе, без необходимости в добавочном «познающем» субъекте, в некоем «я», которое так или иначе предполагает ответственность за этот по сути своей безличный процесс. Это прокладочное «я» не дает нам участвовать в прямом переживании потока, т. е. всеобщей природы нашего существа.

Ауробиндо сказал: «Быть сполна – значит быть всем, что есть». Переживания приходят и уходят. Если мы отождествляемся с ними, притязаем на то, что они – это «я» или «мои», оцениваем их или привязываемся к ним, если мы застреваем в какой-то части текущего процесса, мы не видим, что явление, обозначенное как «я», постоянно рождается и умирает, что как процесс осознавания, так и объект, появляются и исчезают сотни раз в течение каждой секунды.

И когда осознавание глубже проникнет в этот поток, мы почувствуем, что естественное состояние нашего бытия, которое кто-то называет «умом мудрости» или «природой Будды», подобно солнцу: оно всегда сияет и всегда присутствует, хотя часто бывает скрыто облаками. Мы отделены от своего естественного света облаками мысли, желаний и страхов, тучами обусловленного ума, ураганом «я есмь».

2. Сила мудрости

Часто в разговорах о медитации мы слышим также о мудрости, или о знании. Но в чем же действительно заключается действие мудрости, или знания? Для чего оно нужно?

Для понимания. Если понимаешь ум, то не зависишь от его милости; а если не понимаешь, теряешься в его дебрях. Это та же разница, как между рабствованием у мысли и освобождением посредством ее. Различие между мудростью и знанием есть. Мы переживаем момент понимания и говорим: «А, вон оно как!» Затем мы думаем: «Но как же это случилось?» – и, может быть, позднее пытаемся объяснить другим, как было дело. Переживание понимания есть мудрость; попытка же удержать это понимание, передать его в словах, есть знание.

Все мы обладаем знанием, все мы способны передать множество весьма далеко идущих идей. Но если «познаванию» не предшествует мудрость, тогда знание оказывается «с чужого плеча», чужим, не нашим пониманием, ему недостает глубины. Вот почему два человека могут пользоваться одним и тем же языком, чтобы передать одно и то же содержание, но слова одного проникнут глубоко в наши сердца, тогда как слова другого лишь рикошетом заденут ум. Сила переживания, скрытая за словами, бытие, скрытое за познанием, – это и есть мудрость, подлинная передача.

Скажем, какая-нибудь книга может утверждать, что все живые существа суть одно. «Конечно, я могу видеть, как это верно: ведь у каждого из них есть тело, у каждого из них есть ум, у каждого есть эмоции, каждый ест и каждый дышит; все мы живем на этой планете. Я понимаю, что это значит». Затем, в момент глубокого осознавания, мы ощущаем себя неотделимыми от всего прочего; собственно тогда даже нет этого «прочего», от которого мы отделены. И мы думаем: «Да ведь все мы на самом деле одно!» Но когда мы пытаемся сообщить кому-нибудь об этом переживании, мы обнаруживаем, что повторяем почти в ожесточении: «Все мы – одно», т. е. пользуемся теми же словами, которые прочли раньше; но они оказываются неадекватными, потому что их значение переменилось. Его передать нельзя; его можно только пережить.

Назначение этой книги не в том, чтобы поделиться каким-то знанием, а в том, чтобы указать, что мудрость можно обрести внутри каждого из нас; и что усилие, потребное для установления равновесия ума, так чтобы он стал прозрачно-сияющим, – все мы должны выполнить для себя сами. Для меня самого написание книги есть часть практики, и мне надо удостовериться в том, что я сам остаюсь честным. В этом легко убедить себя, когда клюешь носом от сонливости: тогда человек чаще всего безучастен и спокойно проецирует на мир то, что он, по собственному мнению, есть, т. е. проецирует свои игры и мнения, которые как раз и препятствуют возникновению более глубокого понимания.

Один из аспектов силы мудрости – это ее способность прорваться сквозь то, что мы прежде считали реальным. Всякий раз, когда мы узнаем что-то новое, мы отвергаем какое-то старое мнение; мы меняем мнения. А мудрость – это тишина, внутренний свет, в котором нам видно, что представляют собой мнения сами по себе, – не просто то, чем это мнение противоположно тому, но в чем заключается само обладание мнениями. Если мы следуем мнениям, то тогда это просто ум цепляется за какое-то содержание. А когда мы открыты для мудрости, мы видим, каковы вещи, и говорим: «Гляди, как изменчивы вещи!»

И то, если попытаться найти единственную истину, с которой могли бы согласиться все, то этой истиной, пожалуй, была бы истина о том, что все изменяется. Постоянно меняются мнения; постоянно меняется ум; постоянно меняется тело; постоянно меняется мир; постоянно меняются наши взаимоотношения. Как бы просто ни было это утверждение, за ним много мудрости. Да и вообще мудрость очень проста, ибо она применима всюду. Истина останется истиной и здесь, и там. Она истина и в химии, и в физике, и в термодинамике, и в психологии. Каждая из них представляет собой просто особую форму, в которой пребывает одна и та же истина. Это подобно истине закона кармы, т. е. причины и следствия, который равно проявляется и в законах движения Ньютона, где утверждается, что для каждой силы существует равная ей сила, действующая в противоположном направлении. Поскольку эту истину можно выразить по-разному, она может на разных уровнях переживания показаться парадоксальной; но тут уже налицо трудность попытки удержать мудрость в знании и в ограничениях языка.

Когда начинаешь медитацию, становится вполне ясно, что все изменяется от мгновенья к мгновенью. Посидишь минут пять, стараясь удержать внимание на дыхании, и частенько думаешь: «Не могу удержать внимание на том, на чем хочется. Оно уходит к этой мысли, затем к той, потом к этому ощущению, к тому запаху, далее к какому-то звуку, а после него…» И замечаешь, что перед умственным взором проходит один предмет за другим. Видно воочию, что все это – поток постоянных перемен, приход и уход, и каждый миг ведет к следующему.

Это прозрение кажется до того простым, что его, вроде бы, и не стоит называть мудростью. Но когда переживаешь изменчивость глубоко, когда глубоко понимаешь, что нет ничего постоянного, наша мудрость возрастает. А потом открывается вот что: ничто из желанного не в состоянии дать нам удовлетворения надолго, ибо все текуче, ничто не остается навсегда. Что бы это ни было – изысканнейшее кушанье, глубочайшее сексуальное наслаждение, сильнейшее чувственное удовольствие – ничто во Вселенной не может дать удовлетворения надолго; все придет и уйдет. Именно это состояние дел, сообщающее нам такую тонкую неудовлетворенность, едва заметное чувство тошноты, мы носим внутри себя большую часть времени, даже тогда, когда получаем то, чего хотим, – потому что в глубине души знаем, что в конце концов все изменится.

И ведь не то, чтобы мы оставались всё теми же, а только мир изменялся. Мы же – часть мира. Ум всегда меняется. Вот почему мы счастливы сегодня и несчастливы завтра. Изменяются не только внешние вещи; все меняется; и этот факт нарушает наши понятия о порядке вещей, потому что эти понятия суть устойчивые продукты воображения, которые не отражают перемен. К примеру, понятие дерева – это крупная и устойчивая вещь, а не растущий и меняющийся организм с едва заметными отличиями от любого другого представителя своего вида, меняющийся под влиянием погоды, подверженный внешним воздействиям и условиям. Для мира, полного изменений, у нас имеются застывшие, неизменные понятия – ярлыки; и это, конечно, порождает разрыв между понятием и реальностью, результатом чего будет напряжение. Мы реально не видим реальности. Мы видим только отбрасываемые ею тени, и вот эти-то тени и есть наши понятия, наши определения, наши представления об этом мире. Привязанность к таким понятиям создает желание, чтобы мир соответствовал нашему представлению о том, каким ему быть; но перемены зачастую сталкивают наши представления с весьма отличной от них реальностью, что может вызвать в нас чувство гнева или поражения; и мы окажемся как-то отъединенными от истины вещей из-за негибкой связанности своею точкой зрения.