Отважные(изд.1961) - Воинов Александр Исаевич - Страница 64

Стремянной с минуту постоял на пороге, осматривая все углы: нет ли человека.

– Есть тут кто-нибудь? – спросил он, чтобы окончательно удостовериться, что осмотр его не обманул.

Ему никто не ответил. Он стал переходить из одного домика в другой. Всюду было одно и то же. Грязное тряпье, консервные банки, прелая солома на нарах... Иногда Стремянной замечал забытые в спешке вещи – солдатский котелок, зазубренный перочинный нож, оставленный на подоконнике огарок оплывшей свечи. Все это выдавало торопливые ночные сборы. Кто знает, чей это был нож, чей котелок, кому в последний вечер светила эта стеариновая оплывшая свеча...

Входя в очередной домик, Стремянной всякий раз повторял громко: «Есть тут кто-нибудь?» И всякий раз вопрос его оставался без ответа. Он уже перестал думать, что кто-нибудь отзовется.

И вдруг в одном из домиков, не то в пятом, не то в шестом, с верхних нар послышался слабый, тихий голос:

– Я здесь!..

Стремянной подошел к нарам, заглянул на них, но в полутьме ничего не увидел.

– Кто там?

– Я...

– Да кто вы? Идите сюда!..

– Не могу, – так же тихо ответил человек.

– Почему не можете?

– Ноги поморожены...

В глубине на нарах зашевелилась, зашуршала солома и показалась чья-то всклокоченная голова, потом плечо в старой, порванной военной гимнастерке, и человек со стоном подполз к самому краю нар.

– Подожди, я тебе помогу, – сказал Стремянной, встал на нижние нары, одной рукой ухватился за столб, на котором они держались, а другой обнял плечи человека и потянул его на себя.

Человек застонал. Тогда Стремянной правой рукой обхватил плечи человека, левую подсунул ему под колени и снял его с нар. Человек почти ничего не весил – так он был изнурен и худ. Он сидел на нижних нарах, прислонившись спиной к стене, и тяжело дышал. В надвигавшихся сумерках Стремянной не мог ясно разглядеть его лицо, обросшее бородой. Натруженные, в ссадинах руки бессильно лежали на коленях. Ноги в черных сапогах торчали как неживые.

– Вы кто такой? – спросил Стремянной.

– Пленный я... На Тиме в плен попал, – ответил солдат. А руки его все время гладили колени, остро выступавшие из-под рваных брюк.

– Ну, а с ногами-то у вас что? Сильно поморозили?

– Огнем горят... Ломят... Терпенья нет. – Человек минуту помолчал, а потом, пересилив боль, сказал сквозь зубы: – Мы на строительстве укрепрайона были. Нас сюда цельные сутки по морозу пешком гнали. А обувь у нас какая? Никакой...

– Послушайте, послушайте-ка, – сказал Стремянной, – какой это укрепрайон? Тот, что западнее города?

– Да, как по шоссе идти...

– Далеко это отсюда?

– Километров сорок будет...

– Что же вы там делали?

– Да что... доты строили... рвы копали... Ох, товарищ начальник, сил у меня больше нет!..

– Сейчас отвезу вас в госпиталь, – сказал Стремянной, – там вам помогут... А сумеете вы на карте показать, где эти доты?

– Надо быть, сумею...

– А как же вы здесь оказались?

– А нас сюда назад пригнали – склады грузить!

– Когда?

– Да уж четверо суток скоро будет.

«Четверо суток! – крикнул про себя Стремянной. – Значит, это было еще до наступления».

– Где же остальные?

– Увели. Ночью... А куда, не знаю... Ой, ноги, ноги-то как болят! – Он крепко обхватил свои ноги и замер, чуть покачиваясь из стороны в сторону.

Стремянной вынул из кармана фонарик и осветил ноги солдата. Ему стало не по себе. То, что он принял за сапоги, на самом деле были босые ноги, почерневшие от гангрены...

– Вот несчастье!.. Держись-ка, друг, за мои плечи. – Стремянной поднял солдата и, как ребенка, вынес его на крыльцо.

Он посадил его на заднее сиденье машины, укрыл одеялом, которое всегда возил с собой, а сам сел рядом. Машина тронулась.

– Ты из какой дивизии? – спросил Стремянной солдата, с щемящей жалостью рассматривая его всклокоченную рыжую бороду и лицо, изрезанное глубокими морщинами.

Что-то похожее на улыбку промелькнуло по лицу солдата.

– Да из нашей, из сто двадцать четвертой, – тихо ответил он.

– А в какой части служил?

– В охране штаба...

Стремянной пристально взглянул на солдата.

– Еременко! – невольно вскрикнул он, и голос у него дрогнул.

В сидящем перед ним старом, изможденном, человеке почти невозможно было узнать того Еременко, который всего год назад мог руками разогнуть подкову.

– Я самый, товарищ начальник, – с трудом выдохнул солдат.

– А меня признаешь?

– Ну как же!.. Сразу признал...

Тут машина вздрогнула на выбоине дороги, Еременко ударился ногами о спинку переднего сиденья и тяжело застонал.

– Осторожнее ведите машину! – строго сказал Стремянной шоферу.

Машина замедлила ход. Теперь шофер старательно объезжал все бугры и колдобины. Еременко сидел, завалившись на сиденье, с закрытыми глазами, откинув голову назад.

Так вот оно что! Теперь Стремянной вспомнил все. Еременко и был тем вторым автоматчиком, который исчез одновременно с начфином. По всей вероятности, он знает, куда делся и Соколов.

Стремянной осторожно положил руку на плечо солдата.

– Товарищ Еременко... А товарищ Еременко... Не знаете ли вы, что с Соколовым? Где он?

Солдат молчал.

Стремянной дотронулся до его руки. Она была холодна. И только по легкому облачку пара, вырывавшемуся изо рта, можно было догадаться, что он еще жив.

Через четверть часа Еременко был доставлен в полевой госпиталь, занявший все три этажа каменного здания школы. Еще через полчаса его положили на операционный стол, и хирург ампутировал ему обе ноги по-колена.

Глава тридцать седьмая

ДВА БОЙЦА

В холодных лучах солнца поблескивает белый кафель полуразрушенной печи. Она возвышается в хаосе обгорелых досок, рухнувших перекрытий, щебня. А двое людей стоят и смотрят на эти развалины с выражением суровой печали на лицах.

Один из них – высокий, немолодой, в продымленном полушубке, потерявшем свой первоначальный цвет; когда-то полушубок был белым, а сейчас темно-коричневый, и вырванные клочья зашиты неумелыми руками; другой – мальчик в стеганом ватнике, с острым, обветренным лицом; он держит в руках трофейный немецкий автомат, широкий ремень которого опоясывает тонкую шею, и от тяжести мальчик немного сутулится. Трудно узнать в этом не по возрасту серьезном пареньке того мальчугана, который когда-то рыдал в пустой голубятне.

– Катя! Катя!.. – шепчет Алексей. – Ну, пойдем, Коленька! Пора...

Они бросают последний взгляд на то, что когда-то было их домом, поворачиваются и идут вдоль разрушенной, сгоревшей улицы. Идут и молчат, думая о той молодой светловолосой женщине, которую одновременно звали и Катей и мамой.

Партизанский отряд вышел из леса. На городской площади партизаны прошли сомкнутым строем мимо представителя обкома и командира дивизии Ястребова. Это был последний парад. Сегодня к вечеру решатся судьбы. Большинство станет солдатами, а другие начнут восстанавливать город.

Алексей Охотников уже знал, что пойдет с армией, хотя Колесник и уговаривал его остаться в городе. Разрушена железнодорожная станция, разбито депо – много работы! Обком партии отбирает специалистов. Одно дело он, Колесник, кадровый офицер, – а Алексею Охотникову после всех испытаний и тяжелого ранения нужно вернуться к труду.

Колесник говорил убедительно, и в первые минуты Алексею показалось, что он согласится. У него сын!.. Маленький сын!

– Коля, где живет Клавдия Федоровна?..

Алексей остановился. Нет, он не мог вынести взгляда, все понимающего и покорного.

– Пойдем! – сказал он и снова зашагал.

Шли рядом два бойца – отец и сын – по разрушенной, сметенной улице. И оба знали, что младший останется, а старший уйдет по дальним, неизведанным дорогам...

– Я говорил с Клавдией Федоровной, – сказал отец, – ты будешь жить у нее с Виктором и Маей.