Лиходолье - Самойлова Елена Александровна - Страница 23

Очередной паром пристал к берегу, и Викториан не без удивления узнал в одном из сходящих на причал ганслингера, с которым успел когда-то давно поработать в «связке». Ризар практически не изменился за те несколько лет, что Вик его не видел, – все такой же худой, с мрачным, неулыбчивым лицом и привычкой скрывать правую, искусственную, руку под плащом. Интересно, он все еще носит ту знаменитую перчатку из шкуры золотой шассы или все-таки решил приберечь этот боевой трофей для особых случаев? Вещи из шассьей шкуры, конечно, прочные, но не вечные. Впрочем, как и любые другие.

Вик присмотрелся – издалека было не разобрать, что за перчатка надета на правой руке, зато уникальный длинноствольный револьвер, управиться с которым мог один только Ризар, как и прежде, висел на правом боку владельца. Слева на поясе болтался длинный одноручный меч, уже и не скажешь, который по счету. Мечи у Ризара почему-то долго не живут – ломаются у рукояти о панцирь чудовищ, лезвия разъедает едкой кровью нечисти или иззубривает о перерубленные шеи вампиров. Они теряются в бою, их уносят в себе издыхающие твари… Кажется, что казенные мечи этого ганслингера, которыми он пользовался после потери правой руки, были уничтожены всеми возможными способами, которыми только может быть уничтожено боевое оружие, кроме, пожалуй, ржавчины, – до состояния порыжевшей ломкой железки мечи попросту не доживали.

– Похоже, кому-то приспичило поохотиться для собственного удовольствия, – негромко пробормотал дудочник себе под нос, наблюдая за тем, как Ризар уверенной размашистой походкой сходит на берег и, не задерживаясь, покидает небольшой порт, мгновенно растворяясь в пестрой толпе.

Что-то в последнее время среди ганслингеров стало модным «повышать квалификацию» поездками в Лиходолье и охотиться за трофеями в одиночку, без поддержки дудочника на свой страх и риск. Орден на такое безрассудство смотрел снисходительно, выдавал храбрецу три горсти пуль, небольшой денежный аванс, сопроводительную грамоту и отпускал с легким сердцем. Те, кто возвращался после таких «каникул» живым и относительно здоровым, на ближайший год зарекались пускаться в подобные авантюры, зато приобретенный бесценный опыт в дальнейшем не раз спасал жизнь в случаях, когда магия дудочников по какой-то причине не срабатывала.

Впрочем, были и такие, как Ризар, которым давным-давно стало скучно патрулировать славенские кладбища и города, и они на добровольной основе ехали сюда, в Лиходолье, – нести людям освобождение от нечисти и удовлетворять свою собственную жажду. Поговаривали, что только в бою ганслингеры, подобные однорукому мечнику, чувствовали себя по-настоящему живыми.

Викториан невесело усмехнулся – этих искателей приключений в Загряду бы, на ту самую площадь, которая проваливается в преисподнюю, а из-под земли поднимается лес щупалец, хватающих подряд все живое и утаскивающих их вниз, к страшной и непостижимой Госпоже…

Кто ему поверил, когда он вернулся в Орден с полуживой, кое-как подлатанной у городского лекаря Катриной? Кто выслушал змеелова, несущего россказни о неведомой твари, угнездившейся под городом? Никто. Особенно потому, что пришедшая в себя в орденском лазарете девушка с раздавленной правой рукой говорила только об объявившейся в Загряде золотой шассе и железном оборотне – и ни слова ни о вампирьем гнезде, ни о таинственной Госпоже, заправлявшей нечистью в городе.

Право слово, Викториан тогда искренне пожалел, что послушался вихрастого ромалийца и не скормил окончательно съехавшую с катушек здравого смысла Катрину Госпоже Загряды. Благодарности от своенравной девицы он, разумеется, так и не дождался, а вот проклятий в свой адрес за спасение ее искалеченной жизни и непредоставленное свидетельство смерти золотой шассы наслушался на остаток жизни вперед. Впрочем, Орден все-таки направил две «связки» в Загряду для формальной проверки – те приехали, оценили размер провала у городской стены и благополучно списали все на «естественные причины». Было там что-то про «вымывание почвы», «грунтовые воды» и «ветхую систему канализации», но вот про неизвестное чудовище, похожее на ворох щупалец толщиной с корабельную сосну, ни слова, по крайней мере, в официальном докладе. Или не нашли, или не захотели искать – так, потоптались вокруг дыры в земле, поиграли «общий призыв», да и уехали восвояси.

Бесит!

Дудочник в сердцах хватил кулаком по подоконнику, тихонько зашипел, когда серебряный перстень больно врезался широким ободком в палец. Самое поганое – знать, что тварь та до конца наверняка не сдохла, а попросту затаилась на неопределенный срок и лет через десять-двадцать, когда сам Викториан будет не в состоянии гоняться за химерами, вновь объявит себя некоронованной Госпожой города Загряды. А золотую шассу, которая каким-то чудом смогла заставить эту тварь убраться обратно под землю, отхватив от нее приличный кусок, к тому времени уже днем с огнем не сыщешь. Скроется в горах или, как раньше, среди кочевого народа – и не узнаешь никогда секрета, как с такой «госпожой» совладать можно…

За окном уровень шума снова резко возрос – значит, прибыл очередной паром, переправивший через Валушу еще с десяток торговцев с их барахлом. Викториан лениво посмотрел в мутное окошко, наблюдая за тем, как дюжие молодцы помогают выкатить на причал телеги с добром, и взгляд неожиданно зацепился за одну девицу в ярком зеленом платье, сидящую на передке одной из повозок и, судя по всему, непринужденно болтающую с возницей.

Русые волосы, заплетенные в десятки тонких косичек, рассыпались по плечам, придерживаемые широкой полотняной лентой, кое-как завязанной путаным узлом на затылке. Узкие плечи, укрытые широченным, явно чужим плащом. Тонкие пальцы, теребящие завязки на груди. Недлинная палка, лежащая поперек колен, которую девушка придерживала локтем, чтобы та не скатилась на землю.

Змеелов медленно поднялся, совершенно забыв про трость и не отрывая взгляда от девицы в зеленом платье.

Вот она повернулась, на ощупь начиная искать что-то в дорожной сумке, и у дудочника захолонуло сердце – лента, которую он поначалу принял за обычный головной убор, оказалась повязкой на глазах.

– Быть не может…

Телега повернула к купеческому дому, направляясь к Чернореченскому рынку. Девушка в зеленом платье прислушивалась к вознице, склонив голову набок, а потом неожиданно звонко рассмеялась, и этот звук, каким-то чудом пробившись сквозь гомон толпы, заставил дудочника шарахнуться от окна, отступить в глубь комнаты, чтобы его ни в коем случае нельзя было разглядеть с улицы.

Потому что смех этот он узнал бы даже спустя много лет. Смех, который звенел над залитой кровью мостовой, когда девица, известная ему как Голос Загряды, танцевала и кружилась под кровавым дождем, размазывая по миловидному лицу багряные капли и слизывая их с пальцев, будто вишневое варенье.

– Правильно говорят – не поминай лиха, – тяжело выдохнул Викториан, подбирая с пола оброненную трость и нащупывая на груди тонкую серебристую дудочку в вощеном чехле. – Непременно явится.

Вот и явилось. Одна надежда на то, что Голос Загряды не привела за собой свою госпожу, а значит, есть еще шансы расправиться с ней до того, как эта тварь успеет прочно укорениться в Черноречье.

Потому что тогда и обережные столбы не спасут Славению от ползущей из Лиходолья нечисти – просто не выдержат, переломятся, как тоненькие прутья птичьей клетки, в которую по глупости посадили злющую матерую крысу…

Даже за две длинные улицы было слышно, как гудит Чернореченский рынок.

Гул этот был неравномерным, но постоянным, будто бы где-то поблизости скрывалось громадное осиное гнездо. Народу было – не продохнуть, такого плотного потока я не встречала даже на узеньких улицах Загряды. Хорошо хоть, что рядом был Искра, в локоть которого я вцепилась покрепче клеща, – харлекин вклинивался в людской поток, стремящийся к рынку, легко и непринужденно, как лодочный киль, рассекающий волны. Я прильнула к Искровому боку, не желая отставать, а свободной рукой покрепче прижала к груди дорожную сумку – не то перехватят ее за ремешок, оттянут в толпу, да и срежут лямку так, что в пальцах останется только осиротевший обрезок, а сама сумка со всем добром безвозвратно сгинет в толчее.