Лиходолье - Самойлова Елена Александровна - Страница 22

– Для начала пускай хотя бы попытается остановить.

Я усмехнулась про себя. После того как харлекин каким-то чудом вырвался из тугих клещей Загряды, уверенности в собственной непобедимости в нем ощутимо прибавилось. В чем-то я его понимала – рядом с таким чудовищем, как Госпожа Загряды, и дудочники-змееловы, и нечисть, осевшая в Лиходолье, казались чем-то мелким, незначительным. Нечисть можно убить закаленной сталью, огнем или деревом, с людьми, вставшими на пути, расправиться еще легче, а вот что можно было бы сделать с тем ворохом голодных, но обладающих неким разумом щупалец, – неизвестно. Скорее всего – ничего значительного. То, что мы смогли какое-то время сопротивляться Госпоже Загряды, а потом ускользнуть относительно целыми и невредимыми, – огромная удача, граничащая с чудом, но… Откровенно говоря, я бы не стала рассчитывать на подобные подарки судьбы в будущем.

Высокий, крутой берег наплывал на нас из тумана. Рябь на воде создавала иллюзию, что не паром движется к суше, а сам берег с широким, потемневшим от времени и непогоды причалом подбирается с каждой минутой все ближе и ближе, как легендарная черепаха, на панцире которой за долгие-долгие годы ее жизни возник настоящий остров с деревьями, травами и живностью. Теплая ладонь харлекина неторопливо соскользнула с моей щеки и нырнула под плащ, охватывая меня за пояс, на котором висел мешочек с таррами.

– Еще немного, Змейка. И мы на воле.

Он сказал что-то еще, но я не разобрала из-за шума ветра, свободно скользящего над свинцово-серой водой, покрытой мелкой рябью.

За рекой выдачи нет. Никого и никому. В Лиходолье нет соглядатаев, которые в любой момент могут донести на тебя городской страже или, что хуже, в Орден Змееловов, да и сам Орден власть там имеет весьма зыбкую и призрачную. Она еще сильна здесь, в Черноречье, небольшом городке, выросшем у переправы через Валушу, но за его пределами незаметно тает, как горящая свеча на окне. И никто, разве что безумец, не станет искать золотую шассу на просторах засушливой и опасной степи в одиночку, а даже если и решится кто-нибудь… Пусть. Степь велика, потеряться в ней легко, а уж сгинуть навеки и того легче.

Я крепко обняла Искру, прижалась лицом к его груди и так и стояла, пока паром не стукнулся о доски причала на южном берегу реки…

Бывалые путешественники, равно как и местные жители, в один голос твердившие, что нет ничего прекрасней цветущей степи по весне, как оказалось, недоговаривали очень и очень многое. К примеру, те счастливчики, которые имели удовольствие с комфортом пересекать эту самую степь на хорошей крытой повозке, наблюдая роскошное многоцветье из окна, как-то упускали из виду бесконечные порывы холодного сухого ветра, вызывающие ломоту в костях, и внезапную смену погоды, когда ясное небо неожиданно затягивалось тучами и проливалось дождем. Путешественники, заранее запасшиеся водой и дорожным пайком, взахлеб рассказывали об интересной жизни кочевых народов, о красоте бескрайних лугов, о необъятных просторах, но как-то забывали упомянуть о том, что кочевники переселялись с места на место не от хорошей жизни, а потому, что летом мелкие речки пересыхали и люди вынуждены были рыть глубокие колодцы или перебираться к одному из рукавов Валуши, которые мелели только в самую лютую засуху, – иначе смерть, человеку без воды долго не протянуть.

Викториан пробыл в Черноречье всего около двух недель, но за этот недолгий срок успел возненавидеть и вечернюю сырость, и холодные утренние туманы, и полуденный зной, перемежаемый стылым ветром, когда в плаще жарко, а без плаща мгновенно простужаешься. Пожалуй, в горах ему не было так же худо, как в степи, – с тяжелой тростью дудочник уже не расставался вовсе и большую часть дня проводил в доме местного купца, стоящем точно напротив переправы. Как назло поток торговцев, едущих на весеннюю ярмарку на Чернореченский рынок, становился все больше, проверять приехавших было все труднее, и, в конце концов, те немногие из Ордена Змееловов, что были откомандированы в Черноречье, начали спустя рукава относиться к своему долгу, устраивая проверки только покидающим Лиходолье. Тех, кто сам лезет в проклятые земли, и вовсе перестали считать – времени не было, да и много ли сделают два дудочника и три ганслингера? После Загряды подобное соотношение сил стало казаться Викториану смехотворным. Ну, обнаружат они что-нибудь необычное, нелюдское в тех, кто приплыл из-за Валуши, и что с того? В толпе особо не постреляешь, а если нечисть путешествует не одиночкой, а с товарищами, можно нарваться на очень неприятную ситуацию. Было такое, и уже не раз – когда нелюдь, осознав, что сбежать не получится, начинает драть зубами и когтями все живое, до чего в состоянии дотянуться. Результат, как водится, плачевный – и для нелюди, и для случайных свидетелей, да и для орденцев, если подумать, тоже. Хорошо, если служители только недельной писаниной и денежным штрафом отделаются.

Змеелов аккуратно прислонил к лавке тяжелую трость с недавно замененным клинком, скрывающимся внутри деревянного «футляра», и сел у окна, с облегчением вытягивая больную ногу. Разбитое когда-то колено напоминало о себе все чаще, а вчера дудочник и вовсе едва сумел встать с кровати и доковылять до сумки с лекарствами – сустав распух и болел при малейшем движении. Чудотворная мазь лекаря Коща, выданная перед самым отъездом, облегчила боль и сняла отек, но ходить Вик до сих пор мог только с помощью трости.

Проклятая степь! Поневоле начинаешь задумываться, что дело вовсе не в нечисти, а в отвратительном климате.

Дудочник тяжело вздохнул, выглядывая в окно, за которым царила привычная для Черноречья суета, – одни паромы приставали к крепкому деревянному причалу, другие удалялись прочь, скрываясь в медленно тающей туманной дымке. На берег сходили новые и новые купцы, за которыми ехали телеги, тяжело нагруженные товарами. Кони звонко стучали подкованными копытами о доски причала, десятки голосов сливались в непрерывный равномерный гул. И все это продолжалось с утра и до вечера. С закатом все паромы оставались на южном берегу Валуши, и тем, кто не успевал за день переправиться через реку, оставалось лишь ждать утра – ночью ни один, даже самый смелый паромщик не согласился бы быть перевозчиком, это было равносильно самоубийству. После заката со дна к самой поверхности поднимались Валушкины русалки, которые крутились на середине реки, изредка подплывая к берегам и выпрашивая очередное подаяние – курицу, кролика, а если русалок было много, приходилось топить козу, иначе на следующий день через реку не сможет перебраться ни один паром.

Нельзя сказать, что когда-то Орден Змееловов не пытался извести водяную нечисть, прочно обосновавшуюся в Валуше, – пытался, еще как. Но вот только без толку – русалок меньше не становилось, а вот на людей обиду они затаили крепкую, и потому в скором времени через реку стало вовсе не перебраться. Водяные топили всех без разбору: и рыбацкие лодки, и тяжелые грузовые плоты, и неосторожных пловцов. В конце концов чернореченцы, плюнув на один из главных законов Ордена, пошли заключать мировую с русалками. Заплатили стадом отборных коров, но водяных все-таки задобрили, и река стала относительно безопасной хотя бы при свете дня. Конечно, приходилось постоянно подкармливать русалок, но чернореченцам оказалось гораздо дешевле топить на закате мелкую живность у переправы, чем лишиться возможности торговать со Славенией.

Неприятно, но приходилось терпеть. Пресечь это безобразие Орден не мог, поэтому пришлось по-своему возглавить – за определенный сбор со всех доходов Чернореченского рынка, в городе постоянно присутствовали как минимум две «связки» змееловов с опытом совместной охоты не менее года, которые в случае необходимости утихомиривали чересчур разошедшихся русалок. А ведь такие случаи были, и не раз: в полнолуние в водяных словно бес какой вселялся, крови животных им становилось недостаточно, и тогда русалки подплывали к самому берегу, а то и выбирались на сушу в надежде заманить в воду незадачливого путника. Удавалось им это довольно редко – чернореченцы тоже не дураки были и с приближением полной луны держались по вечерам подальше от реки, крепко запирали ставни и двери, вывешивая над порогом железные подковы. К водяным на ужин попадались разве что приезжие, на свою беду решившие прогуляться вдоль берега, невзирая на предостережения.