Триумф великого комбинатора, или Возвращение Остапа Бендера - Леонтьев Борис - Страница 44

– Товарищи! Сегодня внимание туристов, совершающих прогулку по бывшему дворянскому району Москвы и попадающих на Волхонку, привлекает не усадьба вельможи Голицына, не Музей изящных искусств, не дом забытого автора «Аскольдовой могилы», а построенный всего лишь несколько дней назад длинный серый забор... Этот забор – первый вестник конца старой «дворянской» Волхонки. Там, за ним, быстро, без шума и шороха освобождают место для Дворца Советов. Этот Дворец изменит физиономию не только Волхонки, но и всего района, который из музея дворянской Москвы превратится в живой центр Москвы советской, Москвы социалистической...

– Бездна комизма... и как это ужасно.

Ночь, ночь, ночь была легкой, теплой, как будто созданной для любви. Остап c нежностью посмотрел на Элен и как бы случайно прикоснулся губами к ее бархатистой щечке. Элен не обиделась, но мягко отстранилась. Остап почувствовал в своей груди нечто похожее на любовь.

– Мое сердце пронизано аэроплановой стрелой. Я влюблен в тебя, Элен!

Ощущая неудержимую страсть, он провел по упругому бедру девушки. Элен вздрогнула, руки потянулись к Остапу. Она закрыла глаза и вдруг ощутила на своих губах что-то сладкое. Тепло разлилось по всему телу. Закружилась голова...

Ветер, ветер, ночной ветер тихо выл и пел песню скорби и ненависти: и явился на свет сатана. И отдал он власть свою Первому. И все поклонялись Первому. И тогда дана была власть ему действовать сорок два месяца. И вел войну Первый. И победил он. И поклонялись ему. Но лиха беда одну беду нажить, другая сама пришла. И явился тогда Второй. И взрывались тогда церкви, раскалывались на безмолвные осколки когда-то звонкие колокола, падали храмы – и не могли упасть, рушились – и не могли разрушиться. И наступили на Руси времена трагические. И плевали тогда на православие. И осквернялись святыни. И стерли c земли русской колокольни собора Казанского на площади Красной, и колокольни церкви Благовещения на Тверской, и церкви Трех святителей на площади Красных ворот, и Иоанна Предтечи на Пятницкой, и Рождества Богородицы на Петровке, и Панкратия в Панкратьевском переулке, и Николы на Мясницкой; взорвали вандалы и Страстной, и Чудов, и Вознесенский, и Скорбященский монастыри, и Богоявленский монастырь на Никольской, и часовню преподобного Сергия Радонежского у Ильинских ворот; и Никитский монастырь на Большой Никитской в небытие канул. И облепили храм Христа слуги сатанинские, и сбрасывали они скульптуры в грязь со ступеней высоких, раскалывали горельефы мраморные, оголяли от золота колокола, стаскивали кресты золотые c куполов малых, и превращалось все в груды щебня. На смерть стояли стены священные, но вгрызались в них кувалды тяжелые. И обречен был несчастный храм... Взалкала Русь сатану. И проклял тогда Бог Россию, забыл он ее навеки. И окреп тогда Второй. И заставлял он поклоняться Первому. И уничтожаем был всякий, кто не поклонялся образу Первого. И сосчитал ветер число второго. И число его шестьсот шестьдесят шесть. И затягивал ветер песню скорби плачевно и жалобно. Ветру все равно, что петь.

Глава XXIV

АНТАБЛЕМЕНТ ПО-СОВЕТСКИ

В четверг в половине пятого в московском кинотеатре «Форум» произошло весьма интересное событие. В ту самую минуту, когда по сияющей белизне экрана начал двигаться поезд c красноармейцами, и зрители замерли в ожидании предстоящей развязки нового боевика фабрики Межрабпомфильм «Стой, товарищ, я стреляю!», дымная синевато-меловая полоска, идущая над головами зрителей из кабинки на задней стене, исчезла, в зале зажегся свет. Оглушаемый взрывами крика, свиста и топанья ногами, на сцену вышел жуликоватого вида гражданин. Назовем этого гражданина, хотя бы, Христофором Ласковичем Беринговым. Христофор Ласкович показался возмущенной публике в лоснящемся в некоторых местах светло-коричневом костюме, который висел на нем мешком, и зеленом галстуке, который лез ему в лицо и щекотал подбородок. Христофор Ласкович поднял руку и довольно мило посмотрел в зал. Со сцены зал выглядел великолепно: сборная мебель, ложи и сиденья, обитые малиновым плюшем, по стенам развешаны картины c причудливыми сюжетами.

– Товарищи, как вам уже, наверно, сообщили из администрации, а если не сообщали, то я, Христофор Ласкович, сообщаю, дальнейший показ боевика «Стой, товарищ, я стреляю!» отменяется!.. Спокойно, товарищи!.. По традиции, я позволю себе прочитать вам лекцию, точнее вводную ее часть – «Политика партии и советская архитектура».

Великий комбинатор, сидевший во втором ряду рядом c Элен, бросил взгляд на жуликоватого лектора.

– Не было печали, так приплыл Христофор! – выразил он свое отношение к происходящему. – Может уйдем?

Элен улыбнулась и отрицательно покачала головой. Остап пожал плечами.

Тем временем ропот в зале не смолкал. Завсегдатаи «Форума» возмущенно гремели: «Да сколько же можно!», на галерке кто-то рявкнул: «Верните наши деньги!» и почему-то тут же осекся, «Сукин кот!», – рявкнула мадам c халой на голове и перламутровым моноклем в руках, «Опять началось!» – прогорланил чудак из тринадцатого ряда. А Христофор Ласкович, по всей видимости лектор привычный для такого рода поведения публики, одернул свой зеленый галстук и легонько хлопнул рукой по кафедре, которую только что подтащила парочка фельтикультяпного вида граждан.

– Товарищи! Я не ставлю целью быстро расположить вас к себе!.. Что вы орете? Я имею ввиду во-о-он ту группу молодежи в глубине зала. Постыдились бы бесноваться!.. Товарищи! Мой лекторский стаж – это двадцать лет лекций в окраинных клубах, это десятки лекционных часов в день, это сотни публичных...

– Издевательств! – довольно громко заявил зритель из третьего ряда. – Сколько же можно?

Вопрос растворился в необразимом шуме.

– ...лекций! Поэтому меня криками не продерешь! Не продерешь! Я вам говорю! Во-о-он та группа молодежи! Я гусь стреляный! А если кто слушать не желает – пожалте на выход!

В отдалении зашевелилась чья-то голова.

– А фильма точно не будет?

– Все зависит от того, как вы будете себя вести! Хе-хе!.. Товарищи, ну ведь быстрей начнем – быстрей и закончим! – Христофор Ласкович выпил стакан воды и, словно труба, прогремел: – Будем противиться дальше?

Кинотеатр гудел.

Лектор вынул из кармана пачку папирос «Таис», достал одну папиросу, зажег спичку, долго держал ее на расстоянии вытянутой руки, в самый последний момент прикурил, глубоко затянулся и, высоко закинув голову вверх, выпустил из легких огромную струю дыма. Таращя глаза сквозь пелену смога, он объявил:

– Возмущения отменяются!

Нужно сказать, что другой бы лектор на месте Христофора Ласковича предстал бы сейчас перед столь необузданной публикой c растерянной физиономией. Однако товарищ Берингов был не из пугливых общественников, о чем, кстати, свидетельствовало его лицо, истощенное вечной насмешкой: Христофор Ласкович и не такое видывал на многочисленных заседаниях Главискусства, на которых критики могут так распинаться, что потом неделю мутит. Поэтому, после того как он повторно хлопнул рукой по кафедре, в зале стало относительно тихо.

– Товарищи! Вот я смотрю перед собой и вижу личики в количестве двухсот штук. Подавляющее число владельцев этих личиков имели неосторожность выказать неудовольствие по поводу предстоящей лекции. (Тут Христофор Ласкович потер одна о другую свои огромные жирные руки.) А как же, товарищи, год великого перелома? Первая пятилетка? Где же, товарищи, ваша сознательность?

На последнем слове Христофор Ласкович противно икнул, а предпоследнее – произнес муторно-протяжно. Получив таким образом (прием проверенный) власть над публикой, он зловеще улыбнулся.

– Негоже, товарищи, ответственную лекцию срывать! Негоже! Хе-хе! Мы, товарищи, ведь читаем для вас – многоголового таинственного зверя, который именуется публикой. Но разве вы все – публика? Особенно во-о-он та группа молодежи в глубине зала! Вам, молодые люди, не по кинотеатрам ходить нужно, а оптовой торговлей бычачьими шкурами заниматься. Хе-хе! Итак, товарищи, начнем! – Лектор расстегнул раскисший воротничок, оскалил зубы и погладил свои бритые щечки. – Товарищи! Как я уже вам докладывал, речь пойдет о взаимосвязи между политикой партии и советской архитектурой. Небольшой экскурс в науку. Товарищи! Любой антаблемент, как известно, членится на архитрав, опирающийся на него фриз и венчающую часть – карниз. А что такое, товарищи, антаблемент по-советски? Кто-нибудь знает? Хе-хе... Никто не знает! Антаблемент по-советски, товарищи, это вам не эклектизм и не задрипанный стаффакс c вредительской светотенью, градации которой вскрывают гниение империалистического искусства. Антаблемент по-советски, товарищи – это составной элемент социалистического архитектурного ордера. – Лектор скривил рот и поднял вверх правую руку. – Долой айваны и ампиры, чуждые советскому человеку! Долой буржуазные фризы и упадочные фронтоны! Да здравствует советский шабер, способный из любого металла вырезать мемориал! Товарищи! Советская архитектура – это триптих последних решений партии и правительства. Из чего состоит этот триптих? А состоит он, товарищи, из энтузиазма масс, раз, величественности достижений, два, и замечательности эпохи, три! Вот из чего состоит этот триптих! Позволю себе одну ремарку, так сказать, в качестве разжевывания мысли. Рассмотрим, например, пронаос, то есть полуоткрытую часть античного храма между входным портиком и целлой. Как вы все знаете, спереди пронаос ограждается колоннами, а c боков – стенами в виде антов. Для чего? Зачем эта вычурность? Для головотяпства? Конечно, для головотяпства! Да кому они нужны, эти анты? Никому! А зачем делать ограждения из колонн? Незачем! Все это глупо и нелепо, одним словом – примитивизм! Или взять, хотя бы, маскарон. Зачем тратить годы, десятилетия, столетия, изображая на декоративном рельефе человеческое лицо? Для чего? А ведь изображают же! Да еще и в гротескном образе! Представляете, до чего додумались, я имею в виду буржуев? Фантазия их завела так далеко, что они решили использовать эти самые маскароны в качестве водометов! Ха-ха-ха! А вы поезжайте в Ленинград! – И Христофор Ласкович закатился таким заразительным и душесмакующим смехом, что зал мигом превратился в смехотворный балаган. – Там этого добра, – продолжал он, мигая слезоточивыми глазами, – до сыту насмотритесь... Советская архитектура, – уже без смеха, восхищенно воскликнул лектор, – проста, товарищи, и величественна! Она базируется на том самом постулате, из которого вытекает, что без партии нет и не может быть советской архитектуры! Это все равно что псевдопериптер без античного храма! Это все равно что стереобат без стилобата! Вот она, база постулата! Нам нужны, товарищи, здания в стиле соцарта c главным фасадом, направленным в социалистическое завтра, дворовым – в буржуазное вчера и уличным – в социалистическое сегодня!