Выстрел в спину - Леонов Николай Иванович - Страница 20

Турилин согласно кивнул, Орлов взглянул на Леву с любопытством и сказал:

– А ты не дурак, Лев Иванович. Ты, капитан, мне нравишься.

Турилин, скрывая смущение от чужой бестактности, нахмурился, зачем-то надел очки и в не свойственном ему жестком тоне сказал:

– Однако с рукописью необходимо разобраться. Лева, вы интеллигентно, никого не обвиняя, раздобудьте экземпляр повести Шутина, две-три его статьи, написанные ранее, книгу Ветрова и сдайте все это на сравнительный анализ. Ученые мужи нам ответят, кто что написал. А теперь, Петр Николаевич, рассказывайте, как у вас дела и почему вы одеты столь экзотично?

– Мы, начальник, что? Мы ничего, – Орлов поскреб в затылке и шмыгнул носом. – Мы второй день вкалываем, принести там, можно наоборот, оттащить в сторону либо подмести. Мы разнорабочие, потому как больные, – он щелкнул себя по горлу, – а сейчас после излечения и ни-ни, иначе, сами понимаете, можно и тапочки отбросить, – Орлов перестал актерничать, подтянулся и сказал: – Я сейчас в роли подсобного рабочего, извините, не успел переодеться. Есть кое-что интересное, если разрешите, товарищ полковник, доложу завтра. Еще раз сам все проверю…

Специалисты прочитали работы Ветрова и Шутина и дали категорическое заключение: рукопись, сданная Шутиным в редакцию, написана Павлом Ветровым.

Шутин сидел в коридоре МУРа на огромной деревянной скамье, какие можно встретить на вокзалах. Скамейки эти с вытертыми до блеска сиденьями и гнутыми жесткими спинками ассоциировались с долготерпением, безнадежностью и унынием. Шутин провел ладонью по скамье, убедился, что она деревянная, а не железная, осмотрел спинку и привычных надписей не нашел, то ли времени, то ли смелости у людей не хватило. Он уже собирался взглянуть на часы, когда одна из дверей открылась и Гуров пригласил его в кабинет. Шутин все же проверил время, Лева сделал то же самое, они выяснили, что сделали это напрасно, и поздоровались.

Гуров предложил, чтобы беседу с Шутиным провел Орлов, но полковник Турилин взглянул удивленно: «Характерами не сошлись? Так уж вы постарайтесь понравиться, приложите максимум усилий, считайте это моей личной просьбой». Так как в личных просьбах полковнику отказывать могут только генералы, Лева пригласил Шутина, долго готовился к беседе и сейчас, предлагая ему садиться, в который раз придумывал первую фразу.

– Лев Иванович, я Павла не убивал и кто мог его убить и за что, понятия не имею, – сказал Шутин, усаживаясь. – Я был груб с вами, за что прошу меня простить, – после такого вступления он произнес традиционную фразу: – Чем могу быть полезен?

Вся подготовка Левы пошла насмарку, он растерялся и молчал. Шутин не смотрел, как обычно, нетерпеливо и воинственно, а, сев на место Новикова, облокотился на стол, подпер ладонью подбородок и вздохнул.

– Я только сейчас начинаю понимать, что Павла нет. Его нет и не будет, никогда ничего я ему не докажу и доказывать-то нечего… – он махнул рукой и, как показалось Леве, театрально закрыл лицо.

– В последние месяцы Ветров писал? – спросил Лева.

– Да, и очень много, – ответил Шутин.

– И когда же он повесть закончил? – Лева старался не выдать своего удивления. По его логической схеме Шутин должен был утверждать, что Ветров последние месяцы не писал.

– Первого сентября, – думая о чем-то постороннем, ответил Шутин, затем взглянул на Гурова, стал рыться в карманах, достал фотокарточку и протянул через стол. – Нравится? Это Павел в горах, я хочу, чтобы журнал напечатал именно этот портрет.

На снимке Ветров стоял на снегу и, упрямо прищурившись, смотрел вверх, видимо на вершину горы.

– Хорошая фотография, – Лева вернул карточку. – В каком журнале будет опубликована повесть?

Шутин назвал редакцию, где Лева несколько дней назад брал экземпляр для экспертизы.

– Кто отнес рукопись в редакцию? – спросил Лева, уже понимая, что вся работа последних дней, такая стройная и красивая версия, рушится к чертовой матери.

– Я и отнес, – Шутин пожал плечами, – кто же еще?

– Извините, – Лева взял Шутина под руку и вывел в коридор, – извините, Евгений, подождите здесь минуточку, – и, оставив недоумевающего Шутина за дверью, бросился к телефону. – Чья повесть лежит у вас? – спросил Лева у редактора отдела прозы.

– Евгения Шутина, – ответил редактор как-то неуверенно.

– Передавая вам экземпляр, Шутин сказал, что это его повесть?

– Он принес, титульного листа не было, и я решил… – редактор отдела помолчал. – Шутин сказал: «Прочитайте и скажите свое мнение, по-моему, это здорово, только не знаю, как назвать». Шутин что, собирается придумывать название для чужого произведения?

– Извините, я позже вам все расскажу, – Гуров положил трубку и пригласил в кабинет Шутина, который объяснил все очень просто.

Ветров первого сентября отдал законченную и только что отпечатанную, взятую от машинистки повесть (зачем-то прямо всю папку) Шутину и по старой привычке попросил прочитать и высказать свое мнение. После смерти друга Шутин два экземпляра передал в журнал, а два оставил у себя. А действительно, куда их девать?

Как ни пытался Лева в процессе беседы скрыть от Шутина свои подозрения, тот в конце концов понял и сказал:

– Неужели вы подумали, что я мог стащить рукопись? Как же вы работаете, если так плохо разбираетесь в людях?

Почему-то каждый порядочный человек считает, что ни у кого не может даже возникнуть сомнения в его порядочности. Гуров взглянул на Шутина и как-то впервые увидел, что человек этот далеко не молод, черные кудри сильно прибиты сединой, морщины на лбу глубокие, глаза усталые и чуть-чуть безразличные.

– Отвечу банально, – после затянувшейся паузы сказал Гуров. – Человек хороший порой бывает противоречив, и разобраться в нем трудно, а плохой – искусно лжив, и разобраться в нем еще труднее. Возьмем, к примеру, вас, – Лева еле сдержал улыбку, так по-мальчишески воинственно Шутин вздернул подбородок и расправил плечи. – Или не надо?

– Почему же? Очень даже интересно, – нараспев произнес Шутин.

– У вас погиб друг, и ваше желание помочь в розыске преступника было бы естественно, – начал спокойно рассуждать Гуров. – Однако вы не помогаете, а все время мешаете нам.

– Факты, факты, пожалуйста, – перебил Шутин.

– Вы молчите о ключе от квартиры Ветрова, который у вас имеется, молчите о рукописи, сданной вами в редакцию, и наконец, вы являетесь ночью на квартиру покойного, демонстративно оставляете там окурки сигарет, как бы заявляя нам – раз вы такие умные, вот вам еще один ребус, кроссворд.

– Я совсем не думал так, – сказал Шутин, запнулся, понял, что проговорился, и вновь воинственно напыжился. – Вам не понять. Да, да, это я был у Павла, вам не понять, зачем я приходил, и вообще… – он запутался и махнул рукой.

– Возможно. Однако, согласитесь, вы мешаете нам. Вы не замыкайтесь в гордом молчании, ответьте прямо – мешаете или нет?

– По-вашему, получается… – Шутин замялся и коротко закончил: – Мешаю. – Затем не удержался и добавил: – Не умышленно, конечно.

Гуров поднялся, обошел стол и положил перед Шутиным бумагу и ручку.

– Нам бы очень хотелось вас понять, Евгений Семенович. Не жалейте времени и бумаги, изложите как можно подробнее, зачем вы пришли на квартиру Ветрова и что там делали около часа.

Шутин хотел по привычке съязвить, сдержался, пожал лишь плечами, как бы говоря, ну что с вами, настырными, сделаешь, и стал писать.

Лева вынул из сейфа папку с документами и, делая вид, что читает их, углубился в размышления. Главное в этом человеке – уязвленное самолюбие, не дави на него, раскрывай его аккуратненько, шажок, еще полшага, затем еще чуть-чуть.

Шутин писал быстро и легко, думая о том, что сидевший напротив мальчик шустер и прямолинеен и ему никогда не постичь, что же на самом деле произошло.

Он писал неправду, понимая, что вновь смалодушничал. Не здесь, когда лгал, а тогда, с рукописью Павла Ветрова. Повесть, конечно, надо было переписать, а он лишь снял титульный лист: узнают стиль Ветрова – пойдет под его именем, не узнают – Шутин поставит свое. Отнес и испугался, поздно сообразив, что манера письма Ветрова широко известна, не разберутся в редакции – обнаружится подлог после выхода журнала. Еще хуже. Украсть не сумел по-умному, даже на это не гожусь, рассуждал он, расписываясь под своим объяснением.