Почерк палача - Леонов Николай Иванович - Страница 20

– Иномарки все хорошо выглядят, хотя, может, ей пятнадцать лет. С машинами ты загибаешь, а насчет денег недурно решил. Думаешь, он монету придерживает? Такой может, очень даже может, Гриша. Ты умница, – Гуров отодвинул бумаги, откинулся на спинку кресла. – А ты чего результатами экспертиз не интересуешься?

– А я и так знаю, – усмехнулся Котов. – Пистолетик тот самый, его Крещеному подсунули. И пули от него. А пальцев чужих на пистолетике не нашли.

– А вот и нет, пальцы нашли, – сказал Гуров.

– Не верю. Разыгрываете. Если бы чужие пальцы нашли, вы бы всех на уши поставили, меня первого.

– Ты слишком умный, Гриша. А слишком умный еврей – это просто беда, – сказал Гуров. – Ты почти в десятку попал, но не совсем точно. Попробуй, поправь прицел.

Котов задумался, долго молчал, затем неуверенно высказался:

– Один чужой палец нашли, но отпечаток неважный. Можно попытаться установить человека, но придется снять отпечаток подозреваемого на дактокарту.

– Молодец, – Гуров вышел из-за стола, – садись на мое место и руководи.

– Такие хохмочки годятся для одесского привоза, Лев Иванович, – ответил Котов. – Чтобы ваше место занять, надо, кроме догадливости, еще кое-что иметь. И это «кое-что» длиною в жизнь.

Борис Вагин больше суток копался в личной картотеке, которую содержал в голове, искал человека, которому можно довериться и поручить лощеного полковника из главка.

Люди находились, и очень даже неплохие, но то одно не так, то другое не в ту сторону.

«Чертова водка! Неплохие мозги испортила! – клял себя Вагин. – Человек наверняка существует, и мы с ним друг друга знаем, но как его вспомнить, как на белый свет вытащить?» Память тайну не выдавала.

Вагин был настоящий опер, он взял у соседа старый справочник Союза художников и начал листать, просматривая каждую страницу, начиная с буквы «а». Каких только фамилий и имен не существует! Жуть! Если он наткнется на нечто схожее, так вспомнит обязательно.

На третьем часу опер дошел до буквы «п», и тут чуть лбом не стукнулся о фамилию Пробер. Не та фамилия, точно, но ясно, что рядом, еще чуть-чуть, только букву переставить или отнять.

И Вагин наконец вспомнил, но не фамилию, а кличку – «Робер». И фамилию человека этого вспомнил, и где он жил лет пятнадцать назад. Если не убили и не в зоне, то все верно, Робер возьмется, не продаст, выполнит.

Вагин приехал по старому адресу рецидивиста, осторожно поспрашивал и в конце концов выяснил, что нужный человек два года назад был жив, но съехал, живет теперь в Митино, дом назвали, а квартиру люди запамятовали.

Через полтора часа Вагин въехал в Митино и остановился у нужного дома. Первый человек, которого увидел опер, сидел на лавочке, читал, слегка подталкивая детскую коляску. Вагин сел рядом, вежливо поздоровался, мужчина ответил и равнодушно сказал:

– Лет пять назад калякали, что тебя вместе с бутылкой закопали.

– И ты, Робер, поверил? – удивился Вагин, внимательно разглядывая старого рецидивиста и убеждаясь, что приехал напрасно.

Старый мужик в теплом кашне и домашних тапочках качал внука или внучку, читал «МК», скоро зашлепает домой.

– Внук? – спросил Вагин.

– С каких дел? – Робер снял очки, взглянул обиженно. – Мы с тобой годки. Сын. Жене тридцать четыре.

– Хвалю. Жизнь наладил, не многим удается, – сказал Вагин, обратил внимание на очки, которые лежали на газете, увидел, что стекла у них простые, без диоптрий, поднял взгляд на Робера и заметил в его глазах знакомую усмешку.

– Зачем приехал? – прямо спросил Робер. – Тот рецидивист, которого ты знал, от рака скончался, кремировали, справочку выдали.

– Может, и к лучшему, – в тон Роберу сказал Вагин. – Когда меня водка хоронила, я туда заглянул, ничего хорошего, скучно. Я вернулся, ты тоже, начнем сначала.

– Зачем приехал? – повторил Робер, словно опер ничего и не говорил. – Я полагал, что ты меня искать будешь, доверенному человеку приказал только тебе мой адрес дать, ты на него и попал, когда в прежнем адресе бродил. Так-то меня не найдешь, все поменял, я теперь человек старый.

– И пенсию получаешь? – поинтересовался Вагин.

– И пенсию, в шестьдесят два положено.

– Семье хватает? – Вагин решал, говорить с пенсионером или прощаться.

– Прирабатываю, – Робер сжал Вагину кисть, и опер почувствовал железную хватку старого рецидивиста. – Зачем приехал?

– Интересуешься или любопытства ради?

– Тебе водка все отшибла или чуток оставила? – Робер наклонился к коляске, поправил одеяльце.

– А пенсионер принимает заказы для покойного? – спросил Вагин. Оперу стало даже интересно, как сумел старый волк так крепко перекраситься.

– Мне со старого адреса сразу позвонили, вот я и вышел с сыном тебя встретить. Много говоришь. Коль имеешь работу и деньги, примем заказ. Пойдем в дом, что-то зябко, – Робер поднялся.

Квартира оказалась двухкомнатная, добротная, с холлом и большой кухней. Хозяйка встретила поклоном и забрала коляску, в ее молодом лице Вагин увидел что-то знакомое. Робер, войдя в дом, преобразился, снял куртку, перестал горбиться и шаркать, а очки положил на телевизор.

– Садись, в ногах правды нет, – Робер был одного роста с Вагиным, крепок, движениями ловок. – Я с твоего разрешения приму стакан, – он прошел на кухню.

Вагин сел в кресло, взял с тумбочки журнал «Смена», услышал на кухне громкий возглас, женский смех. В комнату влетела полногрудая хозяйка и обняла старого опера.

– Крестный! Не признала тебя! Вижу, знакомый, а не признала! Графиня я! – она томно опустила глаза. – Пятнадцать лет назад ты меня на Казанском взял, мент поганый, я пятерик схлопотала.

Вагин все вспомнил. Груня Тополева по кличке «Графиня» одевалась соответственно, несмотря на молодость, была известной и неуловимой воровкой-карманницей, работала только с богатыми дамами. Начальник МУРа на оперативке как-то в сердцах сказал:

– Орлы-сыщики, вы что же, все вместе одну девку взять не можете? Вчера у жены посланника она колье миллионное в театре сняла, меня в горком утром вызывали…

– Груди у тебя такой не было, – сказал Вагин. – И вообще, была ты девка противная! Как же вы столкнулись?

– Любопытный, – Робер вернулся с кухни, жуя огурец. – А я чуял, что ты в нашу команду перейдешь. Такие мужики за копейки не работают. Груня, дай нам кофе, гостю холодненький боржомчик открой. У него в глотке пересохло, он уже около часа толкового слова вымолвить не может.

– Боюсь горе принести в ваш счастливый дом, – ответил Вагин.

– Неужто президент спать не дает? – усмехнулся Робер. – Не верю, ты в политику не вяжешься, да и дело совершенно пустое, одного похоронишь, на его место еще дурней выберут.

– Гуров Лев Иванович. Знаешь? – быстро спросил Вагин.

– Который Мельника завалил, на Грузинке с Эффенди стрелялся? Толковый мужик, много слышал, говорят, на актера похож, – Робер взял изящную чашку с кофе, сделал деликатный глоток. – Слышал, люди постановили, что на его отстрел на главной сходке разрешение получить требуется. Задурел народ, таких авторитетов пачками мочат, хоть бы что, а мента порешить – святое дело, можно сказать, – так разрешение получи.

– Он порой ночами в свой дом темными переулками возвращается, – сказал Вагин, – любой отморозок, не слышавший о каких-либо законах, полковника ломом перекрестить может.

– Верно. Плевое дело, – согласился Робер. – Потому ты и поднял волну, разыскал покойника. Серьезный человек о твоего сыскаря и руки пачкать не станет. И цена за него лишь штука зеленых, – сказал Робер, затем сходил на кухню, махнул второй стакан водки и вернулся в гостиную.

Вагин прекрасно понял, что над ним издеваются, и, чтобы сбить с разговора нерв, сказал:

– А ты поставь пузырь на стол, не глотай, как алкаш, за углом. Я давно по данному делу спокойный.

– Я бы на твоем месте из-за всяких глупостей не стал бы серьезных людей искать, отрывать их от дела, – сказал запьяневший Робер. – Мешает тебе мент, так шлепнул бы его сам и закусил мороженым.