Наемный убийца - Леонов Николай Иванович - Страница 8

Вчерашняя беседа преследовала лишь одну цель. Орлов пытался обнаружить, не обладает ли немец ярко выраженными недостатками, не подвержен ли нервным срывам, не дрожат ли у него руки, как он ориентируется в незнакомой обстановке. Если бы что-нибудь подобное проявилось, то вопрос бы отпал автоматически. Двое суток Петр дал другу для близкого знакомства с кандидатом. Сейчас генерал подбирает дублера из оперативников. Хотя тоже напрасно, Гуров знает, кого возьмет с собой, если откажется от немца. Станислав Крячко, старый друг из МУРа. Сейчас подполковник, опытный, точный, спокойный, простой и надежный, как молоток. Станислав во всех отношениях лучше самолюбивого немецкого парня, но Дитер имеет хотя и одно, но главное преимущество, которое ничем не перешибить. Он немец. А единственная легенда, по которой возможно искать убийцу-исполнителя в Мюнхене, требует присутствия немца. Иначе это не операция, а кукиш, причем явно милицейский кукиш. А если я все так хорошо понимаю, рассуждал Гуров, переворачивая подгоревшие хлебцы, и коли не из чего выбирать, так чего мучиться? Следует вбить Дитеру три, максимум четыре, варианта решений, из которых он в случае необходимости может выбирать. Парень он дисциплинированный, должен не подвести, если на мелководье не захлебнемся, на глубине не потонем.

– Очень люблю яйца и кофе, доктор, – заявил Дитер, заглядывая через плечо.

– У меня в детстве была мечта.

– Какая?

– Доставить тебе удовольствие. – Гуров разрезал запекшийся на сковородке блин пополам, разложил по тарелкам, налил кофе в кружки. – Хватай мешки, вокзал отходит. Кто первым встал, того и сапоги, а кто не успел, тот опоздал.

– Понимаю, фольклор.

– Вся наша жизнь сплошной фольклор.

– Извините, доктор, а сок есть?

– Сок? Любой, в неограниченном количестве… в Мюнхене.

– Черный юмор.

– Не черный и не юмор, жизнь, простая, как задница новорожденного.

– Я плохо знаю русский язык.

– Естественно. Антон Павлович таких выражений не употреблял.

– А серьезно вы разговариваете?

– Обязательно. – Гуров кивнул. – Когда молчу, то сам с собой я разговариваю абсолютно серьезно, никаких шуток не позволяю.

– Когда мы начнем работать?

– Сейчас же, так как твоя очередь мыть посуду.

Молча вымыв посуду, Дитер долго мыл в ванной руки, тер их одеколоном, вернувшись в комнату, сердито сказал:

– Я мог поселиться в отеле, есть нормальную пищу. Мы все равно не работаем, только болтаем, господин полковник.

– Не много же тебе нужно, чтобы сорваться. – Гуров отложил газету.

– Я хочу работать.

– Мне безразлично, что ты хочешь, – ответил Гуров. – Объясняю два раза – первый и последний. Ты выполняешь мои приказы либо просьбы, что одно и то же. А чтобы твое сопливое самолюбие не бушевало, один раз объясню. Ты слово «сопливое» понимаешь.

– Понимаю, доктор. Ты хочешь сказать, что я совсем маленький.

– Маленький, и у тебя мокрый нос. Я совершенно не обязан тебе все объяснять, но сделаю исключение.

– Как иностранцу, – попытался пошутить Дитер, стыдясь своего срыва из-за какой-то ерунды.

– Именно, – кивнул Гуров. – Своему оперативнику я бы ничего объяснять не стал, отправил бы его к маме и взял бы другого, поумнее. Ты не можешь жить в гостинице по многим причинам. Ты должен привыкать к нашей жизни, еде, привычкам, ко мне лично. Там, куда мы лезем, мои извилины будут забиты до отказа, я не должен думать, что тебе можно сказать, а чего нельзя – обидишься. Обидчивый оперативник хуже покойника. Спроси: почему?

– Почему, доктор?

– Покойник никогда не подведет. Ты не можешь жить в гостинице, так как нам нужны твои марки, которые мы сегодня поменяем на рубли. Мы с тобой деловые люди, авторитеты, уж завалящий миллион у нас быть должен. А где его взять? Ты не можешь жить в гостинице, потому что тебя там могут увидеть люди, с которыми мы можем позже встретиться. Они очень удивятся, что человек, который прилетел в Россию со столь деликатной миссией, живет в интуристовской гостинице и светится на глазах спецслужб. Ты не можешь…

– Простите, доктор, я понял, – перебил Дитер.

– Ты ничего не понял, так как не знаешь, что тебя ждет, но жизнь тебе объяснит. И если ты сумеешь вернуться в свой мытый, сытый Мюнхен, зайдешь в церковь и поставишь свечку. Ты хотел работать? Иди сюда.

Гуров легко поднялся, встал у входной двери, поставил Дитера рядом.

– Задача. Ты пришел в квартиру с человеком, которому не доверяешь, но показывать этого не можешь. Понял?

– Понял, доктор.

– Раз пришел, проходи. – Гуров указал на комнату, пошел вперед, взглянул в сторону ванной и туалета, пробормотал: – Свет гасить надо, – подошел, щелкнул выключателем.

Дитер стоял на пороге комнаты, оглядывался, сыщик приблизился к нему сзади, ткнул носком ботинка под коленку, ударил кулаком за ухо, когда немец начал падать, добавил ногой. Дитер тяжело грохнулся на пол, держась за голову, поднялся на четвереньки, смотрел ошарашенно. Гуров вытянул указательный палец, прищурился и сказал:

– Ты опоздал, парень. – Вернулся к входной двери, спокойно, словно ничего не произошло, поманил к себе Дитера. – Попробуем сначала.

Дитер поднялся, ощупал голову, подошел к Гурову, встал рядом.

При второй попытке Дитер не поворачивался к хозяину спиной, они вошли в комнату. Гуров махнул рукой, сказал:

– Ну, раз явился, присаживайся, – и отошел к окну. Дитер сел лицом к Гурову, ко спиной к двери, и сыщику стало грустно. Ни один самый заштатный опер, работавший у Гурова, никогда не сел бы спиной к двери. «Я не воспитательница в детском саду, слюнявчик подвязывать не обязан, – думал сыщик и урезонивал себя: – У тебя, Гуров, другого немца нет, а без немца тебе это дело не провернуть. Терпи».

Дитер был сердит, он понимал, что, повернувшись спиной, совершил ошибку, но полагал, что бить человека всерьез на тренировках нельзя. У этих русских все не как у людей цивилизованных, все через край. Он чувствовал, как за ухом набухает шишка, не дотрагивался, чтобы не показаться слабаком.

– Будем считать, что сеанс окончен, ты провалился, пойди в ванную, намочи полотенце, приложи за ухо.

– Ничего, доктор, пройдет.

– Я сказал. – Гуров вздохнул, когда Дитер вернулся с полотенцем, спросил: – Ты знаешь, что такое лопух?

– Лопух? – переспросил Дитер. – Кажется, растение.

– Лопух – человек глупый, неопытный, инспектор Дитер Вольф, который садится спиной к дверям. Ладно, за двое суток таблицу умножения пройдем, а математика из тебя жизнь сделает либо убьет, это уж как сложится.

– Не пугайте, доктор, я не боюсь. – Дитер все больше раздражался, но пересел на диван, чтобы видеть дверь.

– Не боятся только дебилы. Если бы тебя сейчас Петр видел и слышал, ты бы уже ехал в аэропорт. Я обещал, что ты со мной хлебнешь горячего, теплое ты уже попробовал.

Дитер Вольф ничего не ответил, лишь поежился, так как из мокрого полотенца, которое он прижимал за ухом, побежала холодная струйка воды, щекотливо нырнула между лопаток.

Гуров отпер железный ящик, который стоял у письменного стола, достал плоский чемоданчик-кейс с цифровым замком, открыл, положил на колени и начал изучать содержимое.

Дитер смотрел на русского полковника, который с легкой улыбкой, что-то беззаботно насвистывая, копался в кейсе. «Русский ударил меня совершенно серьезно, – рассуждал немец, – оскорбляет, угрожает, так чего он добивается? С этим деревенским генералом они явно друзья, если полковник не хочет брать меня, то может не брать, зачем унижать человека, бить?»

Гуров поднялся, положил открытый кейс на стол, сказал:

– Взгляни, парень, скажи, что ты об этом думаешь?

– Момент. – Дитер поднялся, прошел в ванную, бросил полотенце в раковину, вытерся, вернулся в комнату, долго рассматривал содержимое кейса, сказал: – Это приборы прослушивания и записи, слежения за объектом на расстоянии до десяти километров, пистолет «беретта» с обоймой патронов, заряженных очень сильным паралитическим газом.