Рим. Прогулки по Вечному городу - Мортон Генри Воллам - Страница 56

Если подойти к собору Святого Петра или к Яникулу и взглянуть вниз, в направлении Капитолия, то можно удивиться, как это снежное поле выделяется на фоне Рима, как ясно и четко видна на его фоне позолоченная фигура короля, который упразднил Папское государство и выдворил папу из Квиринала. Неужели, подумал я, люди, которые в 1885 году задумывали этот памятник, действительно хотели, чтобы у папы, заточенного в Ватикане, всегда был перед глазами этот символ объединенной Италии? Если да, то приятно думать, что Время, имеющее обыкновение вынимать жало из многих злых замыслов, сделало этот жест бессмысленным.

Лазая по этой аллегории, которая весит тонны, я был потрясен еще и громадой вложенного национального самосознания. Тут одно из тех преувеличений, которые шокируют, но и пленяют англосаксонский ум. Это — как марш из «Аиды», выполненный в мраморе. Какая подходящая и своевременная мысль. Одним из паролей Рисорджименто были слова «Viva Verdi!», фамилию композитора можно расшифровать как «Vittorio Emmanuele Re D'Italia».[80]

Я нашел памятник густонаселенным: монахини и бойскауты. Скауты носились на вершине, демонстрируя неиссякаемую энергию юности, словно горя желанием крикнуть «Еще выше!» с самой высокой башни. Монахини спокойно шли на южную террасу и обращали свои добрые мягкие лица к собору Святого Петра. С северной платформы такой же прекрасный вид на Колизей через Форум. Я карабкался вверх, пока не оказался вровень с Виктором Эммануилом II — роскошные усы, шлем с перьями, меч, — сидящим верхом с победоносным видом вечного цезаря.

В груде камня, которую представляет собой памятник, можно отыскать Музей Рисорджименто, где я встретил англичанина, изучавшего экспонаты и делавшего записи в блокноте. Мы были единственными посетителями. Молодой человек оказался учителем истории, его интересовал XIX век, и он знал своего Тревельяна[81] наизусть. Мы вышли, сели на ступеньки и заговорили на тему, которая казалась мне очень интересной: драматические отношения, сложившиеся между Пием IX и Виктором Эммануилом.

Пию IX было семьдесят восемь лет, когда Папскому государству стала угрожать армия объединенной Италии. Он был красив и представителен, в молодости пытался поступить в гвардию, но его не взяли из-за подверженности эпилепсии. Добросердечный Пий VII обратил его мысли к Церкви, и молодой Джованни Мастаи-Ферретти стал ревностным священнослужителем и непредсказуемым и вдохновенным проповедником. Иногда, проповедуя в темной церкви, он клал на кафедру, позади себя, череп; однажды он смочил спиртом бедренную кость и поджег ее, чтобы проиллюстрировать ужасы ада. Говорят, он не прочитал ни одной книги, но его благочестие не знало границ. Он посвятил себя бедным и хорошо знал римские трущобы. Папой он стал в пятьдесят четыре года, и никогда более красивый папа не появлялся в белой сутане на балконе Квиринала, чтобы благословить народ. В Европе бурлила революция, и поначалу Пия IX восприняли как либерального папу, который хочет реформировать одряхлевшее Папское государство, ввести железные дороги и даже разрешить газеты. Кроме того, он был этаким Гаруном-аль-Рашидом — переодевшись, посещал трущобы и тюрьмы. Про него существует огромное количество историй: как однажды он остановил свой экипаж, подобрал раненого еврея и отвез в Квиринал; как написал письмо самому себе от имени заключенного в тюрьму преступника. Народ любил своего Pio Nono[82] два года, потом в Риме грянула революция, секретаря папства убили, потрясенный и напуганный папа бежал из города.

Он вернулся под защитой французских оккупационных войск изменившимся, опечаленным человеком, но по-прежнему добрым, по-прежнему образцом благочестия. Он все еще надеялся на народное одобрение. Однако от его былой популярности не осталось и следа, теперь даже поговаривали, что у него дурной глаз. Папа временно переложил попечение о своем государстве на помощников, а себя посвятил исключительно духовным заботам. В 1870 году французская армия была отозвана из Рима, чтобы сражаться с Пруссией, и армия Виктора Эммануила, при сочувствии и поддержке всей страны, уже готовилась войти в город и сделать Рим столицей Молодой Италии. Предлагались другие города, что было попыткой избежать прямого конфликта с папой, но выбор именно Рима был неизбежен. До последнего Пий не мог поверить, что Пресвятая Дева, за непорочность которой он всегда ратовал в богословских беседах, позволит отнять у него его трон. Но наступил день, когда он навсегда покинул Квиринал, а итальянская армия вошла в город без всякого кровопролития.

Бедный Виктор Эммануил, грубоватый пятидесятилетний солдат, поддерживаемый своими сыновьями, последний европейский король, который заботился о своем противнике, как заботился, например, об австрийцах, был ревностным католиком. Однажды он сказал Кавуру, что дойдет с ним до ворот Рима, но дальше не сделает ни шагу. Он так и не позволил ничего тронуть в комнате папы в Квиринале. Распятия и другие священные реликвии так и остались там, как в тот день, когда Пий IX покинул Квиринал, отправившись в «ватиканский плен». Что ранило сердце религиозного монарха больше всего, так это то, что его стали сравнивать с Антихристом, и он вынужден был склонять голову под градом анафем, которыми осыпал его Пий.

У папы и короля было много общего, хотя некоторые стороны жизни Виктора Эммануила не могли бы понравиться понтифику. Тем не менее они были людьми одного типа: простыми, честными, набожными. Папа, несмотря на то, что предал анафеме «короля-грабителя», писал ему вежливые и мягкие личные письма. В свою очередь монарх заканчивал свои послания просьбой о благословении папы! Естественно, благословения Пий дать не мог, но молиться за короля обещал. Такие странные отношения продолжались восемь лет, их пик совпал со смертельной болезнью Виктора Эммануила.

Папу попросили снять запрет, связанный с отлучением от Церкви, чтобы король мог получить последнее утешение. Пий или его советники согласились это сделать, при условии, что король подпишет бумагу о своем полном подчинении Святому Престолу и восстановлении папы в правах. Виктор Эммануил отказался сделать это. Папа со слезами на глазах послал в Квиринал своего личного капеллана, распорядившись освободить от наказания и причастить короля в том случае, если тот хотя бы устно сделает требуемое заявление. Министры не допустили посланца папы к королю, возможно, опасаясь, что Виктор Эммануил, который так не хотел входить в Рим, проявит слабость перед смертью.

— Негодяи! — воскликнул папа. — Они хотят, чтобы он умер как язычник!

Он послал своего прелата во второй раз, и того снова не впустили. Наконец, каким образом, никому не известно, над королем, чуть ли не с последним вздохом милостью папы все же были совершены все необходимые обряды. Взамен от него не потребовали ничего. Через три недели после смерти первого короля Италии последний папа-король тоже сошел в могилу.

За беседой об этих двоих мы со школьным учителем зашли в кафе на площади и снова оглянулись на памятник.

— Мне кажется, это слишком большой памятник для основателя королевской династии, которая дала только четырех королей, — заметил мой спутник.

Мимо промчалось около дюжины мотоциклов, окутав нас дымом.

— Как бы мне хотелось все-таки, чтобы они тогда выбрали Турин или Милан, — сказал я.

Мы перешли дорогу и вошли во дворец Венеции. В потрясающем зале «Mappamondo» (зале «Карты мира») смотритель кивнул на участок мраморного пола в углу и сказал: «Здесь стоял его письменный стол!» «Он» — это, конечно, Муссолини. Мы подошли к окну и увидели балкон, с которого «он» произносил речи, размахивая руками и сверкая глазами. Все это было очень давно, и даже колонна Траяна через дорогу казалась ближе и дороже.

Один из самых приятных римских уличных рынков — рынок Кампо деи Фиори,[83] хотя краски здесь теперь цветут разве что на одежде, вывешенной на просушку жителями соседних многоквартирных домов. Это фруктовый и овощной рынок, окруженный прилавками со старой одеждой. Он находится в самом сердце Рима Возрождения, а ниже его — окрестности театра Помпея. Огромного Геркулеса, который теперь хранится в музее Ватикана, нашли в нескольких ярдах отсюда. Это была статуя-оракул. Маленький мальчик свободно мог забраться в статую через отверстие в затылке. Однажды, в 1864 году, был проведен эксперимент: молодой человек протиснулся внутрь в присутствии важных персон, и как писал Ланчиани, «его голос, когда он отвечал на обращенные к нему вопросы, действительно производил сильное впечатление и казался почти сверхъестественным».