Беспредел - Леонов Николай Иванович - Страница 19

Оперативники, как и договаривались, собрались в кабинете Гурова в восемь утра.

– Надумали что-нибудь, имеются свежие идеи? – спросил Гуров. – Петр сейчас у Шубина на очередной выволочке. Нам к нему с пустыми руками идти не имеет смысла. По непроверенным агентурным данным, авторитет, с которым ищет связь госбезопасность, некто Иван Тещин, по кличке Сыч. Известно, Сыч ко всей истории с похищением относится крайне осторожно. Но там же имеется другая фигура. Илес Татаев, кличка Чума, его группировка состоит из осевших в Москве чеченцев. Татаев более агрессивен. Вчера они вместе ужинали, судя по всему, ни до чего не договорились.

– Что происходит, черт побери? – возмутился Станислав. – Мы знаем район, чуть ли не улицу, где содержат заложников, и не способны определить точный адрес? Мы менты или дворники? Хотя дворники нашли бы нужную квартиру за несколько часов.

– Мы можем, Станислав, – ответил Гуров. – Но через отделение милиции. А там каждый второй коррумпирован. А кто первый, кто второй – неизвестно. А если мы сунемся, а уголовники, опережая нас, начнут ломать двери, мы явимся и найдем трупы?

– Но ведь должен быть какой-то выход, – тихо произнес Котов.

– Вот ты и предложи, – чуть не рявкнул Нестеренко.

Гуров, наводя тишину, поднял руку, снял трубку, начал набирать номер. Телефон долго не отвечал. Гуров терпеливо слушал длинные гудки, пока на другом конце провода не раздалась басовитая хриплая ругань на грузинском языке.

– Ну, извини! Ну, виноват! – сказал Гуров. – Это прекрасно, что у тебя крепкий сон, Шалва.

Грузин откашлялся, сипло ответил:

– Доброе утро, дорогой Лев Иванович. Это не крепкий сон, а крепкая чача, которую я пил вчера.

– И крепкое здоровье, – добавил Гуров. – Прежде чем ты перевернешься на другой бок, скажи, старый Яндиев еще в Москве?

– Спит в соседней комнате, – ответил Шалва.

– Разогрей себе хаш, мне свари кофе, сейчас приеду.

– Почему я не сломал ногу прежде, чем встретил вас, уважаемый Лев Иванович?

– Давай, буди старика, сунь его под душ, еду. – Гуров положил трубку. – Чеченцев я попробую остановить.

Старик Яндиев никогда не ездил на «Линкольне», даже не знал, что бывают такие большие и богатые машины. Но, когда водитель остановился на окраине Бибирева и Шалва распахнул перед стариком заднюю дверь, Яндиев вышел так спокойно, с таким достоинством, словно от рождения и не знал другого отношения.

– Пусть Аллах не забывает тебя, отец, – сказал Шалва, поклонился и уехал.

Каменные коробки одинаковых домов строились, как войска на параде, и напоминали таежные сосны, в те края Яндиев был сослан еще молодым. Он присел на скамейку, хотя не устал, чувствовал себя отлично. С того дня, как русский спас внука Тимура, Яндиев как бы помолодел. Яндиев пытался восстановить неторопливый ритм своей жизни, но понимал: это так же безнадежно, как вернуть молодость. Он в неоплатном долгу перед русским, а долги необходимо отдавать, так велел Аллах.

Когда русский высказал свою просьбу, Яндиев сдержал улыбку, молча кивнул. Ему сказали, что отвезут его в крошечный уголок новой Москвы, но старик видел бесконечные ряды огромных домов, торопливых людей, которые не здоровались, проходили мимо, словно неживые, не видели, не знали и не интересовались соседом.

Если бы в прошлой жизни кто-нибудь рискнул сказать старейшине рода Яндиевых, что он встанет утром, торопливо соберется и отправится выполнять задание русского мента, старик плюнул бы тому человеку в лицо. А сейчас он сидит и думает, как лучше выполнить полученное задание, показавшееся ему легким, незначительным.

Чеченские мальчики осели в Москве, живут без Аллаха в душе, не чтут законы хозяев, мальчикам надо вправить мозги, напомнить им, что их земля в крови, жилища их дедов разрушены, их сородичи голодают.

Любой город начинается с вокзала, а центр его – базар. Шалва дал ему пачку денег, Яндиев деньги спрятал, сейчас, посидев на лавочке и прикинув расстояние до домов, длину первого ряда, терявшегося в солнечной дымке разгоравшегося дня, старик понял, без машины не обойтись.

Он встал на краю тротуара, поднял руку, и сразу остановилась машина. Яндиев сел рядом с водителем, объяснил, что надо ему на ближайший базар.

Молодой крепкий русский парень сплюнул в окно:

– Какой здесь рынок? Давай, дед, я отвезу тебя в Москву, на настоящий рынок. Ты покупаешь или продаешь?

Яндиев и забыл, когда его последний раз называли на «ты», поежился.

– Я не торгую, ищу внука, – пояснил он и отвернулся.

– Ваших здесь тьма! – Водитель тронул машину. – Ты какой масти? Я вас не различаю. Черные и черные.

– Я из Грозного, – обронил Яндиев.

– Я так и не понял, отделились вы или нет? Кончили убивать или продолжаете? Надо вас обратно в тайгу сослать, там настреляетесь, места много…

– Останови машину, – тихо, но твердо сказал Яндиев.

Русский притормозил, глянул насмешливо, сказал:

– Сиди, князь, сейчас приедем. Ты со своей гордостью сидел бы в Грозном, чего в Москву понесло? Тут народ разный, могут на твою седину не посмотреть, разденут, разуют, все отнимут, дадут раз, тебе до самого Грозного хватит. Приехали, вылезайте, князь. Желаю найти своего внука и чтобы не ограбили тебя, отец.

Яндиев полез за деньгами, но русский развернулся и уехал.

Он шел вдоль палаток, останавливался у торговавших с лотков, наконец услышал чеченскую речь, сдобренную русским матом. Разговаривали трое парней, одеты на русский манер, воняет вчерашней водкой, неприятные люди, но выбирать не приходилось, и Яндиев схватил одного за рукав и резко сказал:

– Ты зачем язык дедов пачкаешь? Ты еще глаза не открыл, а уже ко рту поднес! Ты какого рода будешь?

– Отойди, отец, не доводи до греха, – сказал парень, но осекся, запоздало сообразив, что с ним говорят на языке предков.

– Человек грешен, отец, – сказал другой. – Мы только люди, прости нас.

– Илеса Татаева знаешь? – спросил старик. – Я прибыл из Грозного, мне нужно видеть Илеса. Найдите его, скажите, Шамиль Басаев ему слово просил передать. Я посижу здесь, – он ткнул палкой в стоявшую в тени скамью. – Подожду.

Яндиев сел и закрыл глаза. Он понимал, ждать придется долго.

Чеченцы зашли в одну из палаток, выпили по сто граммов, чтобы в голове прояснилось.

– Надо тебе было на родном языке выступать или русского не знаешь?

– Ты говорил, что на прошлой неделе пил с Илесом. Знаешь, как его найти?

– Сорок человек пило, я с ним и рядом не стоял, – ответил молодой чеченец, производивший впечатление самого сообразительного. – Мансур, этот дед опасный человек, мы должны протрезветь и найти Татаева.

– Пойдем к Магомеду, он подскажет, где искать.

Солнце уже совсем спряталось за ближайшие дома, когда Яндиев почувствовал, что на ветхую скамью сели, и проснулся. Он только глянул на соседа, сразу определил, что он чеченец и не торговец, а воин.

– Здравствуйте, мне сказали, вы искали меня, – сказал Илес.

– Велик Аллах, если ты, Илес, помнишь, что было вчера, – сказал старик. – Мы будем здесь сидеть или ты пригласишь меня к столу?

Они сидели за столом, говорили об общих знакомых в Грозном. Выяснили, кто жив, кто остался, кто уехал. Разговор носил разведывательный характер. Татаев хотел убедиться, что старик действительно из Грозного и глава сильного рода. В разговоре имели значение не только имена, названия улиц и знание обычаев, но и манера говорить, смотреть и слушать. Наконец Яндиеву разговор надоел, и он довольно резко сказал:

– Ты давно не был на родной земле, забыл, старшему невежливо задавать так много вопросов.

– Извини, отец, нам приходится быть осторожными. Прошу не сердиться. Я попал в Москву не по своей воле, меня послали по делу, я старался. Шамиль знает, как много подарков он получил из Москвы. В той помощи была и моя доля. Я слушаю тебя.

– Я стар, многого не понимаю. Шамиль боевой командир, и не мне ему указывать, когда следует повесить ружье на ковер. Я говорю только то, что мне велено передать. Чеченцы в Москве должны торговать, копить деньги, а не воевать. Я слышал, Илес, ты снова заряжаешь карабин, оставь. Твоя война не принесет пользы твоему народу. Мы с Баку должны жить мирно. Пусть не на все вопросы мы смотрим одинаково, но Аллах един, и мы все его слуги. Я стар и не умею говорить красиво, надеюсь, ты понял меня.