Беспредел - Леонов Николай Иванович - Страница 15

Орлов постучал пальцем по столу, ответил:

– Дождешься, сошлю в машбюро.

Верочка взглянула на Гурова равнодушно. Все в жизни кончается, и безнадежная любовь тоже, дернула бровкой, открыла дверь шире и сказала:

– Прошу вас.

Павел вошел, обронил общее:

– Здравия желаю, – и с хмурым видом уселся на свой стул.

В кабинете Орлова у каждого было свое место: так, Гуров предпочитал подоконник, где курил «втихаря», а Станислав любил сидеть в одиночестве за столом для совещаний. Все садились за стол лишь тогда, когда Орлов занимал кресло во главе. И вообще, порядки и отношения в кабинете начальника главка были специфические. Так, если сюда входил первый замминистра, он не командовал, сидел среди оперативников, а истинным хозяином в кабинете была Верочка, которая отдала свою молодость этим людям и охраняла даже от кремлевских орудий.

– У меня ничего нового, – недовольно сказал Кулагин. – По делу об убийстве Костылева все по-прежнему. Господин Гуров обещал помощь, как обычно обманул, а у нас мозгов не хватает.

– Лева, я не ожидал. – Орлов был в мундире, так как ждал вызова к министру, и это раздражало его больше, чем все неприятности, вместе взятые.

– Виноват. – Гуров погасил сигарету. – Петр Николаевич, а может, сядем за стол, как люди?

Орлов, стариковски кряхтя, снял мундир, повесил на спинку своего кресла, легко пересек кабинет и занял место во главе стола.

– Откройте воду, скажите мадам, чтобы дала кофе. Приготовьте блокноты, ручки, начинаем мозговой штурм. Работают все, – он повернулся к Котову, – обиженные, сопливые – тоже.

– По убийству у меня все в ажуре, – начал докладывать Гуров. – Я проверил все заведения в центре, престижные, конечно. Рассуждал так: Костылев поведет Рощина для разговора именно в заведение, ведь традиция, как ни крути… Так вот: в «Савое» опознали и Костылева, и Рощина, слава богу, Рощин не только в картотеке, но личное дело на него Зотов завел. Мэтр и официант категорически утверждают, что обслуживали именно Костылева и Рощина, а швейцар подтвердил, что оба уехали на «жигуле» шестой модели, за рулем сидел Костылев, рядом – Рощин. Кстати: удар ножом нанесен левой рукой, выворотно, по-боевому, большой палец у лезвия – это как в карате, когда в последний момент выкручивает полуоборот. Уверен: на допросе Рощин все это подтвердит. Все, коллеги, я насочинял, теперь вы насочиняйте лучше.

– Костылев был пустое комсомольское место… – задумчиво произнес Кулагин. – Сам он такое бы никогда не придумал. Значит, ему приказали. Весьма простая и весьма опасная мысль. Мне оторвут не только голову.

– У вас в верхах свои разговоры, у нас с Гришей свои, – сказал Нестеренко. – Скажи, сын земли обетованной, ты подход к участковому организовать можешь?

– Я его видел, убежден, что мы подружимся, если вместе отправимся бить евреев, – ответил Котов.

– Мысль неплохая. – Нестеренко взглянул на Орлова. – Вы как, одобряете, Петр Николаевич?

– Пробуй, но учти, если он тебя расколет – пожар.

– Обижаете, генерал. Напиток – все, что льется, тема разговора – все беды от них, о жильцах ни слова.

– А что? – В глазах генерала появился интерес. – Может, и выкрутится. Оружие и удостоверение оставь в сейфе.

– Ясно, неопознанный труп, – вставил Станислав и схоронился за плечо Гурова.

– Григорий, возвращайся к цветочнице. Гуров, отправляйся в госпиталь, ищи друга по Афгану, приметы тебе известны. Разрешаю снять рубашку, похвастаться своими дырками. Станислав, в машину и на окраину Бибирева, как резерв главного командования и осуществления связи. Ну а ты, генерал, – обратился Орлов к Кулагину, – возвращайся в свою контору, изображай вселенскую скорбь по поводу отсутствия результатов. Рыгалин должен найти замену покойнику и установить связь с авторитетами. Я сижу здесь, дремлю, жду результатов и держу наготове свою задницу на случай очередной порки.

Николаю Рощину очень не нравилось настроение товарищей. Даже у Шамиля исчезла жесткость, решительность, глаза стали задумчивыми. Он часами играл с Гемой, ползал по полу, возил девочку на себе, кормил, умывал, сажал на горшок, из волчонка превратился в образцовую няньку. Николай успокаивал себя, говоря, что это рецидив воспоминаний о расстрелянной семье.

Совершенно непонятны были два опера из местного отделения. Ну, капнули им – мол, на улице появился чечен с боевым ножом. Остановили, задержали. Ножа не нашли, прочитали справку из госпиталя, где написано: парень лежал на предмет психического и физического восстановления. Что делают нормальные менты? Идут с парнем в квартиру, устраивают шмон. Чего нашли – за решетку, не нашли – доложили начальству. Что делать с беженцами, никто не знает, да еще малолетка.

Рощин быстро бросил в соседнюю квартиру рваный матрас, плитку, кастрюльку, остатки еды, дал Шамилю ключи. Задержат, веди, показывай, объясняй, друг старшего брата, погибшего в Грозном, пустил пожить, сам к матери в деревню умотал.

Складно Рощин все придумал, только оперы в квартиру не идут, но за парнишкой явно приглядывают. Не перетрудятся два вооруженных амбала на такой тяжкой работе? Непонятно. Если они опознали в Шамиле бандита, одного из объявленной в розыск группы, активнее должны быть. Крупное дело, ордена, премии!

И что думает Баку? Есть посол с семьей, нет посла, им без разницы? Послать им голову малышки? Николая аж передернуло. И сам не сделает, и никого не заставит, а начнет давить, так и придушить могут. Боевые товарищи, мать их ети! «Ну не могу я ребенку голову отрезать!» – чуть не закричал Рощин и… напился.

Утром он принял душ, побрился, слегка опохмелился и позвал посла. Всех остальных разогнал, запер дверь, приготовил кофе, спросил:

– Поедете в свое посольство?

Рафик смотрел на него грустными глазами, молчал, наконец с трудом выговорил:

– Думаете, дело в Баку? Нет, уважаемый, потерян главный стержень человека, он вот-вот опустится на четвереньки и полезет на дерево. И начнется обратный процесс. Обратиться к прессе, поднять скандал? Правительство наплевало на своего посла! Ну и что? Ответят, что не наплевало, решает проблему, а ситуация все время была под контролем. Три миллиона долларов – это энное количество пенсий и невыплаченных зарплат. Преступники поняли безнадежность своей затеи и сдались. Вас посадят в тюрьму. Вы уже воевали в Афганистане, теперь посидите в России. Меня снимут вне зависимости ни от чего. Если бы вы меня не захватили, меня бы тоже сняли. Если мы тихо разойдемся, уедем из Москвы, меня арестуют за соучастие в провокации. Вас будут искать, но найдут или не найдут, победит демократия.

– Чертов чучмек, я и так все знаю! – закричал Рощин. – Если бы тебя захватили «духи», то отрезали бы твои уши и пальчики Гемы.

– Я знаю! Спасибо тебе, великий русский брат, за твое благородство! – В голосе Рафика звучала ирония. – Только ты не режешь не из благородства, в тебе генетически это не заложено.

– Считаешь, я не могу убить?

– Ты убийца, Николай, но ты убийца-воин. Ну, хватит! У тебя есть предложения? Я согласен.

– Поезжай в свое посольство и скажи, что, если в трехдневный срок они не заплатят деньги, твою семью убьют. Из пистолета я могу.

– Не можешь. Ты способен убить только меня. Женщину и детей ты не тронешь, да и друзья тебе не дадут. Потому ты меня не отпустишь.

Генералу Кулагину не требовалось изображать тоску, настроение было гнетущее. Он понимал: если посол с семьей захвачен уголовниками, да еще с санкции ФСБ, то шансов на успех нет. Однако было стыдно за гнусную возню и не менее гнусную смерть бездарного, но простого и безобидного генерала Костылева. Кулагин понимал, что за событиями стоит политика. А господа из правительства или окружения президента, какую бы грязную историю ни замыслили, обязательно попытаются воплотить ее в жизнь руками службы безопасности. Вроде бы она и существует лишь затем, чтобы оберегать высоких сановников от помоев и стирать их грязное белье. Эдакая прачечная при господском туалете.