Агония - Леонов Николай Иванович - Страница 32

— Значит, и спорить не о чем, облава отпадает.

— Надо узнать пароль для входа. Местные друг друга знают, а будут в основном пришлые. Наверняка Корней и Савелий какое-нибудь словечко позаковыристее придумают. — Мелентьев взглянул в окно, поддернув брюки, присел на подоконник. — Как же нам Латышеву отыскать?

Зазвонил телефон. Костя снял трубку, сдерживая волнение, сказал:

— Слушаю.

Даша шла по Тверской вверх. Жара, мучившая город с неделю, спала, наступила нормальная для Москвы осень, люди вздохнули облегченно и вышли на улицу, которая недавно казалась им дорогой в ад. Казалось, вышли все, кому надо и кому не надо.

На Тверской царило радостное оживление, ярко поблескивали витрины, голоса звучали добрее, лошадиное ржание — звонче и радостнее, беспризорные мальчишки-папиросники не приставали настырно. Человек расчувствовался, даже на чертом придуманный мотор — так называли в те годы автомобили — смотрел без раздражения. Из булочной Филиппова вынесли лотки на улицу, пирожки и кренделя расхватывали, словно в жаркие дни маковой росинки в рот не брали.

На Тверской в этот день пахло пожухлой листвой, жареным мясом и французскими духами, сверкали глаза, дарились улыбки, щедро рассыпались комплименты. Поп-расстрига Митрий стоял у Елисеевского неприлично трезвый, держал в руке не чекушку, а чайную розу, не зыркал по карманам, а смотрел ясными глазами в небо, улыбаясь чему-то только ему понятному.

Даша красоты дня не замечала, брела, опустив голову, ни статью, ни походкой на себя не похожая, хмурилась, изредка останавливаясь, проводила пальцами по лицу, словно пыталась снять прилипшую паутину. Мужчины, обычно не сводившие с нее глаз, Дашу не замечали: они, мудрые, сильные и зоркие, как сороки, тянутся к яркому и блестящему.

Какой-то приказчик с изящно приклеенными ко лбу русыми завитками подарил Даше улыбку: видно, уж совсем она у него была лишняя. Девушка не ответила, приказчику своего подарка стало жаль, он взял Дашу под руку.

— Милочка, день-то какой...

Даша, думая о своем, по инерции сделала еще несколько шагов, затем повернулась, посмотрела незваному ухажеру в лицо.

— Ты чего? — отступил он. — Ишь, бикса... — договорить не успел — Митрий сграбастал его за шиворот и пустил волчком в веселящийся поток прохожих. Парня закрутило, и нелепая фигура с набриолиненными кудряшками исчезла.

Митрий обнял Дашу, вложил ей в руку чайную розу и увлек в свой двор, который был для него и гостиной, и спальней. Далеко не безгрешное прошлое Митрия, его физическая сила делали апартаменты недоступными как для шпаны, так и для дворника. Митрий постелил на ящик, стоявший за огромными бочками, чистую мешковину, усадил Дашу, пристроился рядом, достал из необъятных карманов чекушку, соленый огурец и ломоть хлеба. При этом он поглядывал на девушку ненавязчиво, однако внимательно и неодобрительно качнул головой.

Даша отмерила пальцем половину, выпила из горлышка точно, крепкими зубами разрезала огурец, ела хлеб неторопливо. Митрий вылил в себя остатки, слизнул с ладони огурец и вздохнул.

— Ты уж поверь, Дашутка, — он никогда не называл ее Паненкой, — ты девчонка — все отдай и мало. Я жизнь прожил, а таких не встречал. Что темнее тучи? Коська Воронцов прознался о тебе и обидел?

— Я ему сама сейчас сказала, — ответила Даша. — Не в цвет, Дмитрий Степанович. Я себя обидеть не дам, да и Костя человека не обидит.

— Вот жизнь сдает, не передергивает, а получается все не в масть, — Митрий достал вторую чекушку, Даша отрицательно покачала головой, он вылил водку в рот, следом швырнул корку хлеба. — Сказал бы мне кто ранее, что к сыскному начальнику поимею симпатию, плевка на того говоруна пожалел бы. Человек он, Коська Воронцов. Ты замечала, дочка, что к червонцу золотому грязь не липнет? Стирается, стареет, однако чистенький и цельный.

— Нам вместе не жить, — ответила Даша, — да я и не желаю. В прощеных да в пристяжных не ходила.

Митрий согласно кивнул и не ответил. Они молча сидели на пустых ящиках, отгороженные от любопытных глаз огромными пивными бочками, пахнущими хмелем.

— Нельзя запрячь коня и трепетную лань, — пробормотал Митрий, теребя косматую бороду. — Дмитрий Степанович Косталевский некогда университет окончил, и не последним в выпуске, отнюдь не последним... Дашенька, чего-то мы с тобой в этой жизни не поняли. Тебе простительно, птаха, хоть и соколиной породы, а малая. А мне уже к семидесяти подкатывает, пора бы умишком обзавестись, а может, поздно, а может, пропито...

Даша сидела, держала спину прямо, руки на коленях, будто на уроке закона божьего, на котором и не была сроду. Локоны у нее из-под шляпки выбились и ласково шевелились на гладком лбу, светлые глаза из-под черных ресниц смотрели холодно, полные губы сжаты, таили злую усмешку.

Митрий видел все, старался разговором отвлечь. Старик единственный знал о встречах Даши и Кости Воронцова и, хотя сам, как говорится, был в законе, никому ни словечка не шепнул. Он понимал: не станет сыскной с налетчицей разгуливать по улицам и толковать о деле. Встретились двое молодых и красивых, интересно им, кровь играет, толкает друг к другу, и не ведают глупые, что жизнь их к разным концам веревки привязала.

Даша не слышала разглагольствований Митрия, думала о себе, не могла понять, каким образом сообщила Косте о сходке, ведь она братьев своих заложила, отдала милицейским. Почему, как такое случилось? Что же ты. Паненка, наделала? Тебя люди знают, верят, тебя прикрывали, твою ношу на плечи взваливали и молча тащили в суд, потом по этапу. Продала. Отменить сходку? Сказать, узнала краем, по случаю, мол, облава готовится. Поверят? Корней зарезать велит. Хан и сделает. Она ощутила под лопаткой холод металла.

— Даша, — Митрий положил руку ей на плечо, — слышь, чего складываю? Приходили ко мне, людишки вроде бы собраться решили, потолковать требуется.

— Знаю, Дмитрий Степанович, не ходи...

— Полагаешь, — Митрий понял: Воронцов о сходке знает. То ли она ему шепнула, то ли он ей. — Корнея упредишь?

— Не говорила я ничего, почудилось тебе, — быстро сказала Даша. — Мне фигура нужна, понимаешь, отец, один человек от жизни совсем устал, помочь ему необходимо.

— Глянь на меня, — после паузы ответил Митрий; заглянул в ее прозрачные глаза, понял, что не себя решить хочет. — Из Москвы подашься в нелегалы? — хотел отговорить либо отказать — решил: чему быть, того не миновать, да и раз задумала, сделает. А пистолет ей любой мальчишечка деловой с радостью отдаст.

По короткому свистку Митрия явился подросток — оборванный и давненько не мытый, с манерами Дугласа Фербенкса. Даше он сдержанно, но почтительно кивнул, на Митрия взглянул вопросительно и застыл в небрежной позе.

— Граф, притарань мне игрушку, что давешний фраер тут обронил. Проверь сам, на ходу ли она. Парень поклонился, но Даша остановила его:

— Загони сюда мотор. Граф. — Она улыбнулась. — Приодеться можешь?

— Как прикажете. Паненка, — Митрий заурчал неодобрительно, и парень поправился: — В каком платье желает меня видеть мадам?

— Чисто и без фраерства, — Даша вновь улыбнулась.

Митрий покачал головой, вздохнул и сказал:

— Мальчонку надо властям отдать, пока не поздно. Я его грамоте обучил, истории государства нашего Российского, он по-латыни может. Так к чему все? Дорога-то отсюда — туда, а мальчишка жить должен, ведь не для тюрьмы же человек рожден.

Потом молчали, Митрий вроде бы дремал, Даша, все такая же прямая и застывшая, смотрела перед собой, не мигала даже.

Во двор вкатился черный лакированный “ситроен”, ловко развернулся, чихнул и застыл. Вышел шофер. Графа было невозможно узнать. Он повзрослел, казалось, вырос и раздался в плечах. Кожаная куртка, шлем, очки, поднятые на лоб, на ногах — гольфы и добротные английские ботинки. Он подошел к Митрию, который к маскараду отнесся с доброжелательной насмешкой, снял перчатки с раструбами и протянул пистолет. На огромной ладони Митрия оружие казалось безобидной игрушкой. Корявые пальцы оказались ловкими, выщелкнули обойму, разобрали вороненый браунинг. Митрий заглянул в ствол, довольно крякнул, собрал, вернул в рукоятку обойму, передернув затвор, дослал патрон в патронник, поставил на предохранитель.