Дневник плохой девчонки - Гудоните Кристина - Страница 16

— Давай, давай, не стесняйся! Ну? Может, ты уже поговорила с Валентинасом? Кстати, только это между нами, Года сказала, что вчера видела его с Линой из «Б». Я же говорила, что Валентинас ненадежный. Думаю, тебе надо это знать.

— Вообще-то… вообще-то мне это безразлично, потому что на самом деле все не так, как кажется…

— Кажется! Что тут может казаться? Ты беременная, тебя тошнит, а он за другими бегает! Красиво, да?

Мне прямо плохо стало, я подумала, что еще немного — и меня на самом деле вывернет.

— Силва, я тогда… пошутила… Словом, я думаю… Думаю, что не беременна.

— Как это — «думаю»?

— Я не беременна! — твердо повторила я.

— С чего ты взяла? Ты же к гинекологу не ходила!

— Что?

Она заткнулась. Видно, поняла, что ее занесло. А пока она молчала, я подумала, что сейчас самое время закончить этот идиотский разговор. Пока она не очухалась и не разоралась. Но внезапно услышала:

— Знаешь, что я тебе скажу, Котрина? Скажу откровенно, потому что до сих пор считала тебя лучшей своей подругой… Когда парень от своего ребенка отказывается, это еще можно понять — все мужчины одинаковые! Но если ты откажешься от своего малыша, ты мне больше не подруга!

— Что ты говоришь? Я не собираюсь ни от кого отказываться.

— Думаешь, я не понимаю, что означает это твое «не беременна»? Ты не хочешь ребенка и решила просто-напросто от него избавиться!

— Мне незачем от него избавляться, потому что я ни на вот столько не беременна. Вчера я пошутила.

— Пошутила?! — взревела всеобщая наилучшая. — Ну, знаешь! Тогда я умываю руки. Сама будешь объясняться со всеми, кого обдурила. И сомневаюсь, что тебя кто-нибудь поймет.

«Со всеми, кого обдурила»? Отлично, да? И когда она успела?.. Ну ничего, каникулы только-только начались, до осени многое позабудется. Надеюсь… А пока я хотя бы ситуацию прояснила, сказала, что у меня не будет никакого ребенка, это главное.

Если честно, мне уже давно хотелось каким-нибудь образом отделаться от Силвы. Погано, когда человека не перевариваешь, а все равно приходится его терпеть — только потому, что нет явной причины с ним разругаться. Так что теперь у нас с Силвой отношения такие, какие, думаю, устраивают нас обеих. Вот черт, я же ей должна! Мне нужны деньги! Позарез!

Весь день ждала Лауриного звонка, но так и не дождалась. Видно, Силва ее «просветила», и обе решили со мной не знаться. Ну и пусть! К черту! Разве это подруги! Да они силком бы меня оплодотворили, лишь бы устроить развлечение для всей школы! Ненавижу! Все! Все кончено! Навсегда! В конце концов, можно перейти в другую школу.

Услышав, как к дому подъехала мамина машина, я, хотя еще даже не совсем стемнело, быстро нырнула в постель и притворилась спящей. Немного покрутившись на кухне, мама стала подниматься по лестнице.

Ну вот, теперь от разговора точно не увернуться, он приближается с каждым ее шагом, с каждой ступенькой…

Войдя в комнату, мама сразу посмотрела на меня — я это видела, потому что глаза прикрыла неплотно, — и явно удивилась, что я так рано завалилась спать… Подошла к окну, задернула занавески. Я-то думала, потом она уйдет, но мама не торопилась. Она включила настольную лампу, пристроилась на краю кровати и стала наблюдать за мной. Деваться было некуда, так что я потянулась и открыла глаза.

— Так я и знала, что ты не спишь…

Я ничего не ответила. Притворилась, будто только что проснулась и еще плохо соображаю.

— Нам надо поговорить, — сказала мама и глубоко вздохнула.

Я догадалась, что она волнуется, да и вообще мама не умеет решительно приступать к разговорам.

— Котрина, дело серьезное…

Ну вот, сейчас она скажет, что пока не собиралась становиться бабушкой, и потребует, чтобы я немедленно ответила, кто отец ребенка. Почему-то всех это заботит больше всего. Я продолжала молчать.

— Мы очень долго жили врозь, Котрина, и, может быть, немного отдалились друг от дружки.

Хорошенькое «немного»!

— Но как бы там ни было, ты всегда была и будешь моей единственной доченькой, которую я всегда любила и буду любить…

Ну вот, начинаются слюнявые нежности, значит, сейчас как врежет под дых!

— Не хочу ничего от тебя скрывать… Я пришла поговорить о Гвидасе.

Вот как! О Гвидасе? Это, конечно, куда важнее моей беременности!

— Котрина, я люблю этого человека, и он меня любит.

— Откуда ты знаешь, что он тебя любит? — проворчала я.

— Знаю, миленькая.

Я села и заглянула ей прямо в глаза.

— Послушай, мама, не надо называть меня миленькой!

Взгляд у нее сделался ледяным, голос задрожал.

— Нет, это ты послушай! Я люблю этого человека и хочу, чтобы ты вела себя с ним по меньшей мере прилично.

— Я и веду себя прилично. Ты разве не заметила? Я живу своей жизнью и даже не цапаюсь ни с кем, как раньше. Кроме того, я-то здесь при чем?

— Как это при чем? Тебе, как и мне, надо будет жить вместе с ним.

— Не хочу я с ним жить!

— Но почему? Можешь по-человечески объяснить, почему?

— Потому что он мне не нравится! — взвыла я. — Мне не нравится этот проклятый врун и бабник! Сама видела, как он с официантками обжимается. Он, как и папа, тебе изменяет! И ничего удивительного, что изменяет, ты для него слишком стара! Посмотри на себя! Посмотрись в зеркало! Тебе не кажется, что ты для него стара?

Мамочка во все глаза уставилась на меня и стала ловить ртом воздух.

— Котрина, что ты говоришь!

— Говорю, что думаю. Люби его сколько тебе угодно, а меня оставьте в покое! Мне на вас наплевать!

— Котрина!

— Что «Котрина»? Ты ведешь себя, как шлюха, а от меня требуешь, чтобы я соблюдала приличия?! Тебе до меня никакого дела нет, так и нечего изображать из себя заботливую мать семейства!

Тут мама влепила мне пощечину, и я умолкла. Она тоже молчала, ее трясло, видно, сама испугалась того, что сделала. После паузы она заговорила снова, на этот раз тихо:

— Еще я хотела сказать… Гвидас купил тебе путевку в Ниду, в прекрасный оздоровительный лагерь. Поедешь туда через три дня. Может быть, кроме всего прочего, тебе там помогут избавиться от некоторых вредных привычек — например, от пристрастия к коньяку…

Черт, припомнила-таки этот коньяк!

На том душеспасительная беседа и закончилась, мама — обиженная и рассерженная — вышла из комнаты. Вот и прекрасно! Мне теперь уже все равно, пусть знает, что я про них думаю.

Ясно как день: они решили от меня отделаться, выкинуть из дома, чтобы я им не мешала. Третий и всегда-то лишний, а сильно обозленный третий — лишний тем более! Мерзость, мерзость, мерзость… Черт, что же мне теперь делать? Мне всегда смешно было смотреть, как другие убегают от инфаркта или, синие и промерзшие насквозь, с нечеловеческими воплями ныряют в прорубь, а теперь, получается, сама буду каждый день как дура трюхать по берегу… Наперегонки с целлюлитными венерами и развратными пузатыми стариканами. Нет! Вот этому уж точно не бывать! Пусть меня на куски режут, я туда не поеду!

А что совсем меня выбило из колеи — мама почему-то даже не упомянула о моей беременности. Не верю, что вчера она ничего не слышала… Быть того не может!.. Она ведь стояла в дверях и слушала, я видела это своими глазами!.. Но что бы я сказала, если бы она спросила?.. Чего доброго, выложила бы всю правду: что хотела подразнить подруг и нарочно соврала… Мама, конечно, на меня рассердилась бы, может, назвала бы спятившей фантазеркой и, скорее всего, в очередной раз закончила бы тем, что сама-то я знаю, что делаю… Как всегда… Всегда я должна сама все знать, сама, сама и сама… Ей до меня вообще дела нет! Вот я, если бы заподозрила, что моя дочь залетела, если б хотя бы почувствовала что-то такое, тут же приперла бы ее к стенке! Ни минуты не медля… А ей наплевать. Только о Гвидасе и думает. Забыла даже о том, что мне надо к психологу ходить. Живу как в пустыне…

Что-то сегодня даже и писать дальше не хочется… Как мне все надоело. Черт, сейчас разревусь! Люблю тебя, дневник! Ты — единственный…