Грозовой Сумрак - Самойлова Елена Александровна - Страница 30

Трудный вопрос, он давно перестал считать время. В замке с его жалким подобием жизни время шло иначе – быстрее, когда фаэриэ, в очередной раз поддавшись безумию, калечил себя в отчаянной попытке выбраться, разрушить телесную оболочку, куда аметистовая клеть заклинания заточила ночной шторм, громовые раскаты и ослепительные стрелы молний, и почти стояло на месте, когда Рейалл приходил в себя после очередной попытки самоубийства. Совершенно здоровый, целый и невредимый – благодаря проклятию его не брало ни холодное железо, ни огонь, ни волны, ни острые камни у подножия замковой стены, не принимала ни смерть, ни породившая его стихия. Время шло, и попытки освободиться через самоуничтожение сменились каким-то болезненным интересом, проверкой на прочность себя и заклинания, боль и отчаяние стали единственным «развлечением» после того, как все остальные перестали отвлекать разум от мысли о заключении.

Минуты текут, как морской песок сквозь пальцы. Тени все длиннее и гуще, ослепительно-яркий солнечный свет все меньше раздражает привыкшие к прохладному освещению замка глаза, все ближе долгожданные сумерки, первый вечер на свободе, под открытым небом. Ветер стихает, его прохладные пальцы легонько касаются лица, напоминая о тонких, хрупких пальчиках-веточках осенницы, которые он сжимал прошедшей ночью, цепляясь за маленькую ши-дани как за спасительную веревку, удерживающую его над пропастью. Теплая улыбка внешнего мира, глаза, в которых он не нашел ненависти и страха, даже когда она все-таки распознала, кого вывела на свободу из зачарованного замка на мысе Иглы, когда холодное железо плавно скользило на волосок от ее горла. В ее глазах отражалась осень, робкий лепесток свечи, свет окон дома, где ее ждали с радостью и нетерпением, а не желание бороться за свою жизнь, уничтожить врага или хотя бы доставить ему неудобство перед смертью.

Хрупкая опора, тонкая янтарная спица, поддерживающая мир внутри его…

Сентиментальность, достойная саркастической, злой усмешки.

Фаэриэ глубоко вздохнул, по привычке скользнул кончиками пальцев по аметистовой подвеске на шее. Символ Договора с прекрасной госпожой, силе которой подчинялся любой клинок, рожденный в кузнечном горне, со временем превратился в весьма хорошее напоминание о предательстве, об утраченной свободе и нежелании заключать подобное соглашение в дальнейшем. Счастье, что когда-то давно он, еще молодой, полный сил и глупых надежд, все-таки обозначил одно-единственное Условие Договора со своей госпожой.

«Пока мы верны друг другу». По правде говоря, Рейалл был до сих пор не уверен в том, как ночная королева пользовалась его силой в то время, когда ее Условия не позволяли сотворить что-нибудь более-менее впечатляющее. Как не был уверен в том, что большая часть ночных кошмаров, привидевшихся на одинокой жесткой постели – всего лишь сны воспаленного разума, а не воспоминания.

Небо, медленно темнеющее, с быстро бегущими по воле ветра облаками, высокое, прозрачное, в которое хочется взлететь, отбросив в сторону оболочку из плоти и крови, как слишком тесную одежду, стать неистовым вихрем, что мчится над землей, пригибая деревья, как луговую траву, рассмеяться – и услышать, как в ответ раскатисто грохочет гром. Протянуть невидимые пальцы к звездам – и попытаться дотянуться до этих прекраснейших из бриллиантов, коснуться белых, зеленых и голубых искорок, что рассыпаны по темно-сиреневому, медленно чернеющему бархату ночного неба.

Быть собой. Быть свободным.

Высшее желание фаэриэ, то, ради чего они живут, к чему стремятся с каждым вздохом, с каждым ударом сердца, Именно на этом стремлении и сыграла когда-то прекрасная королева Мэв, предложив Рейаллу свободу от Условий в обмен на служение, на возможность взаймы брать его силу, его дар, ни словом не обмолвившись о том, что служение это сделает из фаэриэ оружие, не имеющее ни воли, ни мыслей, ни голоса.

Рей поднялся с земли, аккуратно, нарочито медленно снял плащ, положил его на стоящую у корней дерева сумку и глубоко вздохнул, поднимая лицо к небу и закрывая глаза. Вечерние сумерки уже спустились на подлесок, сиреневыми тенями улеглись в прогалинах, холодной росой усыпали густую траву, сомкнули венчики мелких полевых цветов.

Так просто – позволить ветру свободно проходить сквозь тело, не встречая преграды, увлечь за собой в неторопливый поначалу полет, оставив на земле такие ненужные, неважные вещи, как одежду и украшения. Сделать глубокий вдох, почувствовать, как кончики пальцев черпают сумерки как призрачную воду, осознать, что нет больше аметистовой клетки, запирающей внутри замковых стен…

Только воля натыкается на новую стену, еще более прочную и нерушимую, которая поселилась глубоко внутри, в сердце, зажимая ночной ветер в еще более тесную клетку, избавиться от которой еще труднее, еще невозможней. Потому что из тюрьмы, что окружает со всех сторон, выбраться можно, но как сломать преграду, сжавшуюся до размеров собственного сердца?

Неясная тревога, ставшая страхом, а затем – ужасом.

Что, если он больше не может стать дождем и ветром, стать бурей, ломающей корабельные сосны, как хрупкие промерзшие веточки? Если его Условия во время заключения изменились или расширились, и теперь не темнота и не падающий с неба дождь служат толчком к высвобождению?

Тихий, истеричный смех сотрясает тело фаэриэ, неспособное стать чем-то большим, стать собой. Скрежет железного клинка, выскальзывающего из ножен. Хруст древесины, а затем – треск веток и шум падающего деревца.

Черная пелена ярости застилает глаза, сабля из холодного железа становится продолжением руки, которая в бессильной злобе пытается сокрушить все вокруг, все, до чего дотянется сверкающий в последних отблесках заходящего солнца клинок.

Отчаянный танец на остром лезвии ножа, на самом краешке глубочайшей пропасти, имя которой – безумие. Холодное, как воды омута, затягивающее, как болотная трясина, опасное, как бешеный, загнанный в угол зверь. Оно манит, как лживый блуждающий огонек, притягивает, как бездна, зовет тысячами ушедших и никогда не существующих голосов, обещает покой, которого не может дать, свободу, которой нет.

Тонкая золотая спица, протянувшаяся над бездной, сверкающая нить, пронизывающая мрак, хрупкая и одновременно нерушимая опора – зов о помощи, пришедший издалека. Повеяло хмельным осенним медом, теплым ветром и запахом ночного костра, в котором вместе с палой листвой сгорают беды и несчастья. Металлический привкус меди на кончике языка, гладкий окатыш янтаря в судорожно сжатой ладони, тонкие пальцы-веточки, удержавшие на самом краю – и потянувшие назад, подальше от ядовито ухмыляющейся бездны…

Рейалл пришел в себя на коленях посреди поляны, по которой словно ураган прошелся, – обломанные ветки, усеявшие землю, несколько срезанных начисто молодых березок, изрубленные стволы деревьев постарше и покрепче, истекающие душистой смолой, прозрачной кровью, тягучими слезами.

Маленькая осенняя ши-дани все еще ощущалась, как птица, прильнувшая к самому сердцу, как крошечная искорка, разогнавшая мрак, как рука, приоткрывшая дверцу аметистовой клетки. Чувствовался ее страх, не дающий покоя, ранящее, тревожное беспокойство, которое стало его беспокойством, его страхом.

Почудилось, что еще немного – и случится нечто непоправимое, и тонкий мост, удерживающий его над бездной, разрушится, погаснет ревниво оберегаемый огонек, оставив во мраке безумия, которое страшнее окружающих каменных стен, хуже давящего могильной плитой заклятия.

Черным крылом взвился в воздухе наброшенный на плечи шелковый плащ, блеском молнии сверкнуло изогнутое лезвие сабли, костяная рукоять с тонким узором кажется теплой, почти горячей. Запел-засвистел ветер в волосах, кратчайшая дорога к пугливо дрожащему золотисто-рыжему огоньку осенней шидани развернулась под ногами широким ровным полотном.

Фаэриэ – всегда фаэриэ, живая стихия, даже запертая, никогда не станет человеком, потому и бег Рейалла сквозь ночь напоминал больше полет ветра, течение стремительной горной реки, несущееся в небесах грозовое облако, которое вот-вот прольется ливнем или ударит в землю ослепительной стрелой молнии. Момент «почти свободы», когда кажется, что ноги не касаются земли, а препятствия огибаются легко и быстро – либо уничтожаются клинком из холодного железа…