Штрафники - Свирский Григорий Цезаревич - Страница 26

Я услышал за спиной чье-то дыхание. Оглянулся. Нина. Смотрит себе под ноги. Губы прикушены упрямо, чувствуется, пытается преодолеть смущение.

- Белорыбицу ловят, - сказал я шутливо.

- Вот именно... - Она усмехнулась уже без робости. Уголком губ. Как всегда. И тихо: - Можно вам задать вопрос?.. Вчера не решилась: не застольный он...

Не любит Володя за столом углубляться. Петь любит... Правда, у него абсолютный слух?

Мы отошли подальше от пассажиров.

- Вот что... Для меня, историка, Енисей - демографический срез России. И социальный. И психологический. Все тут завязалось в один узел... На Енисее селятся триста лет. Ловят рыбу, солят, вялят... И вдруг - запретить! Ни вершей ловить нельзя, ни переметом. Только удочкой... Но удочкой семью не прокормишь... Кто рядом с Игаркой, на лесную биржу подались. На лесопилки. На сплав. А остальным как жить?.. Рыбнадзор отбирает снасти, штрафует. Целый аппарат брошен против мужика. Мужик выходит против рыбнадзора с топором. С охотничьим ружьем. Тут бывает такое... Вот в Ворогове недавно... - Она подробно рассказывает о том, что было в Ворогове. Щеки ее горят. В голосе - удивление и ужас: - ...Самосуды, самосуды... А что такое рыбнадзор? Кто они? Кроме красноярских начальников... Крестьяне против крестьян...

- По-видимому, рыба... - начал я глубокомысленно.

- Тут дело не только в рыбе, - она помолчала, шевеля обветренными губами. - И не столько в ней... Понимаете, каждый житель Енисея превращен... как бы поточнее сказать?.. в потенциального правонарушителя, почти преступника. И те, кто ловят. И те, кто покупают из-под полы... Да что там потенциального! У кого же в доме нет рыбы?! Все до одного под подозрением. От мальчика-первоклассника до председателя горсовета. Все, волей-неволей, нарушают закон. Едят! А есть-пить надо?.. Сами видите, что на пристани выносят. Горе свое... Понимаете, один такой закон, другой - и неизбежно растет в людях пренебрежение к закону. Раздражение. Закон, как ярем... Не про нас писан. Это опасно. Особенно в тайге... И другое еще. Государство травит рыбу, как по плану. Бумажные комбинаты - химикатами, Железногорск - радиоактивностью... Красноярская ГЭС вообще Енисей перегородила. Рыба колотится о бетон: когда пропустят?.. А мужик выходит, крадучись, с векшей... Вертолетами ищут... Войну объявили мужику... Четыре миллиона сидят в лагерях. Целая Финляндия. Вы можете об этом написать? В "Правде" или еще где?..

Я молчал. Что мог сказать ей? Что месяц назад вышло строжайшее предписание цензуры - для редакторов всех газет и журналов. О чем нельзя писать. В любой форме. Под страхом расправы. Пункт первый - о тридцать седьмом годе... Никаких арестов! Не было и нет!.. Пункт третий - об отравлении природы... Природу травят лишь в странах капитала. Пусть там и обсуждают. В странах социализма даже рыба живет припеваючи. Под охраной.

Сказать ей, что государство узурпировало право жечь тайгу, травить все живое, "загонять за решеты" кого вздумается?.. Что писатели живут с кляпом во рту?.. Что у меня дома целый шкаф запрещенных цензурой статей и книг?

Я молчал...

И она, смутившись, а может быть стыдясь за меня, сказала торопливо, чтобы я поспешил в рубку. Скоро порог!

В рубке было тихо. Вода текла лениво. По-прежнему ничто не предвещало опасности.

- Здесь вчера танкер днище пробил, - сказал вдруг рулевой; Владимир Питиримович, стоявший рядом с ним, поморщился: такое - под руку...

Мы входили в Казачинский порог.

Енисей все еще розовел. Слепил яркими, как от вольтовой дуги, вспышками. Рулевой протянул Владимиру Питиримовичу темные очки. Тот отвел рукой. "Нахимовский" козырек натянул пониже на глаза. И все дела.

Мы обошли длинную, жмущуюся к берегу очередь самоходок, танкеров, буксиров. Лишь пассажирским - зеленая улица... На буксирах сушились кальсоны, рубахи, платья - "флаги развешивания", заметил Владимир Питиримович снисходительно. Он включил радиотелефон, вызвал туер "Енисей".

"Туер" - оказалось, подъемник; единственный в своем роде корабль, который опускается в порог на якорной цепи, а затем подтягивается вверх, против течения. Как паук на своей нити... И корабль за собой тащит.

- Туер "Енисей"... Вы слышите меня?

Туер "Енисей" молчит.

- Туер "Енисей"! Туер "Енисей"!.. Владимир Питиримович начал нервничать, хотя со стороны это было почти незаметно. Пожалуй, лишь движения стали порывистее, да однажды оглянулся на дверь: не вызвать ли капитана?

- Туер "Енисей"! Туер "Енисей"!..

Мы прошли уже всю очередь самоходок с "флагами развешивания" на борту.

От головной баржи с тесом потянуло сырой смолистой лиственницей.

Владимир Питиримович бросил трубку радиотелефона на рычаги и схватил большую трубу из красной меди. Закричал в сторону берега:

- Блок ноль два звонка! Передайте Казачинский порог нашем подходе!.. Передайте Казачинский порог... бога душу мать!.. нашем... Слышите иль нет?!

Поставил трубу на полочку, покосился в мою сторону:

- Не то что речника, святого апостола из себя выведут!.. Извините!.. И тут он закричал в микрофон, закрепленный у штурвала: - Боцмана на бак! Задраить иллюминаторы!

Вода закипает. Чуть что - плесканет в иллюминаторы, откачивай тогда...

Сиплый голос боцмана, как из преисподней:

- Иллюминаторы закрыты!

- А на камбузе?..

- На камбузе сами зна...

Владимир Питиримович оборвал боцмана на полуслове:

- П-проверить!.. Берега зазеленели буйно. Будто сразу после тундры. Закарпатье в цвету. Наверное, лед здесь не тащил по берегам каменную "каргу", не срезал нависших над водой кустов, ярко-зеленых, сверкающе-белых, розовых.

Буй, на коротком якоре, захлебывался, выныривал. Вода пенилась, смыкалась над ним.

Предупреждающе...

Прошли ныряющий буй, и тут только заверещал радиотелефон. Послышалось хриплое:

- Туер "Енисей" не работает. На профилактике!..

Лоб Владимира Питиримовича стал мокрым. Рулевой присвистнул удивленно:

- Неужто до полудня рассол хлещут?.. Покрова, вроде, прошли...

Радиотелефон верещал:

- Подходите к "Красноярскому рабочему"!

Владимир Питиримович схватился за трубку:

- Где он? Его не видно!

- ...Он наверху. Спускается в порог.

Наконец, показался за отмелью-поворотом "Красноярский рабочий", старый-престарый буксир с закоптелыми боками, о котором Владимир Питиримович, тем не менее, отозвался почтительно: "Старый конь борозды не портит..."

Радиотелефон потребовал, чтобы мы подошли к борту "Красноярского рабочего":

- У нас лебедка в центре!..

- Ч-черт! Крутится-то!.. - вырвалось у Владимира Питиримовича, увидевшего, что могучий, самый сильный на Енисее буксир ведет себя, как норовистый скакун. - Не дай Бог, пропорется, как танкер! Боком несет!.. Оборвал самого себя властно: - Боцман, на корме "Красноярского рабочего" нет мягкого кранца. Поставьте на нос матроса, чтоб передавал расстояния до кормы буксира!

Командовал он спокойно, знал свое дело.

Первым проревел электроход, густо, солидно. Буксир прогудел в ответ, как головой кивнул. Мол, извините, занят.

Свободные от вахты матросы сгрудились на носу электрохода, подняли сцепленные точно в рукопожатье руки: "А где Петро? - кричат. - Где Жухарь?.. К нему мать приехала!" - "...Сашка женился!"... - "Ну?!!"

А откуда-то из иллюминатора крик не крик - рев не рев: "Киньте спиртяги. Пароход сухой - мочи нет!.. Скинемся на браслетку!.. Отдаю за полбанки!.."

На буксире засмеялись. Вахтенный электрохода кинулся в третий класс: унимать.

Женщины на "Красноярском рабочем", в черных, закатанных до колен сатиновых штанах, стояли, руки в боки, поглядывая на белую громаду электрохода. Спокойненько стояли. С достоинством. На пьяный рев даже не оглянулись.