Петька Дёров(изд.1959) - Аланов Виктор Яковлевич - Страница 35

— Скоро пятнадцать будет, — ответил Петька.

— А мне тринадцать осенью будет, — проговорила Маша.

— Да, да… ровеснички, значит, — задумчиво проговорил дядя Федор и пустил такие клубы едкого дыма, что Петька закашлялся.

Посидел Петька еще немного с Машей и дядей Федором, поговорил, а у самого в голове одна дума — надо идти. Поднявшись с лавки, он поблагодарил хозяина и Машу. А как посмотрел на Машу, так и покраснел, как рак. Застеснялся ее что-то.

— Я немножко провожу тебя, — подбежала к нему Маша.

— Если хочешь, — иди, — не слишком любезно ответил Петька, подумав про себя: «Может, это и к лучшему».

Маша и Петька молча, медленно шли по улице. Кругом важно расхаживали гитлеровцы. Петька приостановился, посмотрел на Машу и сказал:

— Шла бы ты домой. А я один… Иди.

И, не дав ей выговорить ни слова, он зашагал дальше.

Укоризненно поглядев на него, девочка остановилась. Со слезами на глазах она смотрела вслед удалявшейся жалкой оборванной фигурке с нищенской сумкой через плечо, переходившей от избы к избе и постукивавшей под окнами.

— Ой, как трудно ему! Ходит, хлеба просит. Один… Почему он не хотел у нас остаться?

Почти в каждом дворе слышалась брань, неистовое кудахтанье кур. У большого с высоким крыльцом дома два немецких солдата вырубали кусты малинника. Петька увидел, как из одной избы выбежала в сад простоволосая тоненькая девушка, за которой гнался пьяный солдат. Через несколько минут из кустов донесся раздирающий душу крик:

— Помогите!.. Караул!..

Но на помощь никто не шел.

Сердце Петьки защемило от страха и жалости. Но он упрямо шел вперед по деревне, стараясь на ходу запомнить, где стоят орудия и две танкетки.

Самое страшное он увидел посреди деревни. На площади, где раньше, видно, были базары, возвышалась огромная виселица. На ней, слегка покачиваясь, висело два окровавленных трупа, На груди каждого была прикреплена доска с черной надписью: «За неподчинение властям Великой Германии и помощь партизанам». Сквозь изодранную одежду казненных виднелись темные пятна синяков и кровоподтеков. Лица невозможно было распознать— так они были избиты.

Ужас и гнев охватили сердце Петьки. Ему вдруг захотелось скорей уйти из этой деревни, поскорее вернуться в отряд и рассказать всё, что он видел. Рассказать так, чтобы партизаны, как один человек, пошли за ним сюда, напали и истребили проклятых фрицев!

Повинуясь этому охватившему его чувству, Петька забыл об осторожности и быстро побежал прочь из деревни. Это было непростительной ошибкой. Никто так не возбуждает подозрения, как человек, убегающий из деревни, занятой врагом.

— Хальт! Хальт, руссише швейн!..

Петька увидел двух немцев, бежавших ему наперерез.

— Хальт! Хальт! — кричали они.

Петька остановился.

Подбежавший к нему долговязый немец с разбегу пнул мальчика ногой. Петька упал. Подоспел и второй гитлеровец. Он небрежно схватил мальчика за шиворот, рывком поставил на ноги, а затем поволок к ближайшему дому.

Петька не успел и опомниться, как очутился в избе. Перед ним за столом сидел тощий, сухопарый немец с лошадиным лицом и глубоко провалившимися глазами.

Мальчик смотрел на него, и в душе его кипел гнев. Вот он — враг, опоганивший родную советскую землю, обездоливший его, Петьку, и тысячи других, таких же, как и он, советских ребят. Страх, растерянность сняло как рукой. Смертельная опасность, нависшая над ним, ненависть к врагу родили у Петьки желание защищаться во что бы то ни стало, обмануть врага, перехитрить его и вернуться в отряд, чтобы рассказать всё, что знал, что видел.

И Петька решил бороться.

— Ты кто?.. — спросил его немец по-русски.

Петька, дерзко посмотрев в глаза офицеру, ответил:

— Человек!

Офицер громко захохотал. Обратившись к сидевшим вокруг гитлеровцам, он, по-видимому, перевел им ответ Петьки, потому что те тоже дико и оглушительно захохотали.

— Человек?!. Не человек, а русская свинья, — пояснил офицер с лошадиным лицом. — Грязный щенок, порожденный от таких же грязных родителей.

Сделав грозное лицо, он спросил:

— Где родители?

Петька, пересилив желание плюнуть в лицо фашисту, бодро соврал:

— В Германию, на работу поехали. А я с бабушкой остался. Потом бабушка умерла. Вот я и хожу, прошу хлеба.

Офицер, выслушав, брезгливо поморщился и коротко распорядился:

— Посадить! После разберусь, — не врет ли.

Солдаты выволокли мальчика из избы и потащили к какому-то амбару. Со скрипом растворилась дверь, Петьку больно толкнули в спину, и он очутился в темноте.

«Ну, вот и всё», — решил Петька. Его охватила дрожь. Мужество, с которым он выдержал первый допрос, снова оставило его. Опять стало страшно. Немцы все пьяны, а пьяные они еще злее. Сделают, что хотят. Возьмут и повесят, как тех, на площади.

Сердце мальчугана быстро стучало. Теперь — конец!

МАША

Маша видела почти все. Видела, как один из гитлеровцев ударил ногой Петьку, как тот упал. Как его схватили и потащили в избу. Притаившись у забора, около которого ее оставил Петька, она, затаив дыхание, наблюдала за избой, куда ввели ее друга. Девочка даже не замечала, что плачет. Слезы бессилия и жалости к этому незнакомому мальчику, который когда-то спас ей жизнь, катились по ее лицу.

— Бедненький. Несчастный, — шептала она. — А эти звери фрицы его бьют. За что же?.. Ох, если бы я могла помочь ему.

В это время она снова увидела, как из избы вывели Петьку и втолкнули в амбар, а дверь закрыли на замок.

А дом-то — старосты. Вон и пес Шарик, злой такой, вертится около крыльца. Всё еще не привык к немцам— всегда на них лает.

Маша хорошо знает Шарика. Всегда давала ему костей, когда были, а то и хлеба кусочек. И, злой ко всем, пес ласково встречает Машу, ластится к ней.

Закрыв дверь амбара на замок, немец-часовой постоял немного, огляделся, свистнул собаке и, бросив ей кусок сыру, пошел в дом.

Маша видела, как Шарик подбежал к брошенному сыру, понюхал и даже взял в зубы, но тут же кинул и, презрительно тявкнув, подошел к двери амбара, куда посадили Петьку, и лег.

Маша всё смотрела и думала, — как же помочь? В это время по улице, мимо дома, прошла Иваниха, жившая на другом краю деревни. Шарик, вскочив, громко залаял на нее. Часовой мгновенно выбежал на крыльцо.

Увидев, что собака лает на проходящую старуху, немец успокоился.

— Гуте хунд, браве хунд, — одобрительно кивнул он Шарику. — Хороший собак… Тут лежать!

И ушел обратно в дом.

«Да что же я! — спохватилась Маша. — Помочь, помочь надо.»

Но как? К двери не подойдешь. А если попробовать с другой стороны? Ведь задняя стена амбара выходит в сад. А там кусты, и густые…

Прокравшись вдоль забора, девочка бесшумно проскользнула в щель между частоколом и пробралась в сад. Этот лаз был ей хорошо знаком. Не раз она пользовалась им, чтобы поиграть с Шариком, принести ему лакомый кусочек и — заодно — пощипать сочную малину, которая особенно хорошо родилась в старостином саду.

Выходившая в сад задняя стенка амбара покосилась. Между досок образовались порядочные щели. Маша проползла между кустами, стараясь не шевелить веток, и прильнула к стене.

— Петя!.. Петюшка!..

— Маша, ты? — радостным шепотом отозвался мальчик.

— Я, Петя. За что тебя посадили?

— А бес их знает, — с нарочитой бодростью отозвался Петька. — Сиди теперь, как болван. Выбираться надо. Было бы чем — я бы стенку подкопал. Да одними руками ничего не сделаешь. Вот бы лопату…

— Петя! У нас дома есть. Маленькая, солдатская… Я сейчас принесу.

— Ого, вот это ладно. А ну — действуй.

Маша ушла не надолго. Тщательно спрятав короткую саперную лопатку под жакеткой, пробралась она незамеченной в сад.

Однако сделать подкоп было не так просто. Земля у стенки амбара слежалась, окаменела. В ней то и дело попадались какие-то камни, щебень.