Проклятие темной дороги - Золотько Александр Карлович - Страница 21

До самой ночи сидели они, пытаясь хоть что-то придумать, только ничего не получалось.

И что тут можно придумать?

Были бы деньги, можно было бы договориться с наемниками, заплатить до зимы, оговорить специально, что с холодами уйдут они в сытые места до весны. Но денег не было. И ничего толком не было.

Кони стали слабеть: трава впрок не шла. Нужно было зерно. И для охоты приходилось выбираться от замка подальше, к лесу. А ведь все необходимое было здесь, под боком. В деревнях. Хитрован честно сказал сотнику, что еще день-два — и они пойдут за кормом для лошадей. А иначе и уехать из этой проклятой Долины будет не на чем.

Это утро Коготь проспал. Ночью проверял дозоры, потом засиделся с егерями за разговорами, пытался уговорить их не делать глупостей. Приказывать тут было без толку, можно было только объяснить, что лучше от этого не станет и что грабеж, единожды начатый, остановить будет невозможно. Да и наместник не позволит, а провинившихся — накажет. И что тогда? Либо прямое неповиновение, либо дезертирство… И за то, и за другое — смерть.

Так что уснул сотник только перед рассветом, и, когда прибежавший к нему в комнату егерь стал будить, проснулся Коготь не сразу.

— Что еще нужно? — не открывая глаз, спросил Коготь. — Какого беса?

— Так не знаю, что и делать, — виновато сказал егерь. — Парни говорили, чтобы прямо к его милости, только я думаю, что…

— Что случилось? — Коготь открыл глаза и посмотрел в потолок.

— Да ничего вроде как, только госпожа, ее милость, ушли из замка. Одна.

Коготь сел на постели.

— Что значит — ушли?

— То и значит. Подошла к воротам, велела открыть и ее выпустить. И как тут не исполнить?

— Одурели совсем? — Коготь схватил сапоги и стал натягивать прямо на босые ноги, без онуч. — Когда ушла?

— Ну… Мы ее выпустили, потом переговорили, что дальше делать… Поспорили, ясное дело… Потом я к тебе, сотник.

— Значит, недалеко ушла. — Коготь встал, подпоясался, сунул за пояс кинжал.

— Ускакала… — шмыгнул носом егерь. — Она не сама вышла, свою Летягу вывела под уздцы. А уж за воротами — в седло и поскакала.

— Придурки! — Коготь побежал к лестнице. — Поднимай наместника, и десяток Лиса — за мной. Куда она могла поехать?

Егерь пожал плечами.

Куда она могла поехать? Коготь, не чуя ног, сбежал во двор, седлать своего коня не было времени, вскочил на того, что стоял наготове. Осторожно, чтобы конь не поскользнулся на камне двора, выехал из замка и там ударил шпорами.

Не за цветами же она пошла? Не в лес поехала. Что-то ее заставило тихонько выбраться, никому не сказавшись. Что-то важное и что-то такое, что ей никто не разрешил бы.

Почему сегодня?

Придержав коня, Коготь осмотрелся, выискивая следы, увидел свежую землю, выброшенную копытами Летяги. Неужели к деревне?

Они вчера совещались, убедились в безысходности своего положения, сказали еще, что только нормальные отношения с селянами могут дать хоть какую-то надежду. Сказали? Сказали. Вот сам Коготь и сказал. Тогда уже солнце село, было темно, зажгли лучину, но разговор не прекращали. Дверей в комнатах нет, проемы завесили, чем могли. У наместника — коврами, в остальных — и полотном, и даже попонами. На окнах, пока еще ставни не сделали, висят мешки и плащи.

Значит, могла жена наместника слышать, о чем они говорили. Могла. Пошла мужа звать к ужину, перед входом остановилась да разговор услышала. И все поняла. Гартан-то ей, наверное, всего не говорил, не хотел пугать.

А тут — услышала. Да с ее характером немедленно решила что-то делать. Эх, пороть ее нельзя, госпожу наместницу, в ее положении… А жаль…

Получается, что понесло ее в деревню договариваться с мужиками и бабами. И точно никто в здравом уме не пустил бы ее туда. Вот сам бы Коготь ее связал бы да в мешок засунул. Не бабье это дело вот так в переговоры лезть.

Задумавшись, Коготь только в последний момент заметил ветку, пригнулся, но шапка слетела. Останавливаться и поднимать ее сотник не стал — потом. Нет времени. Кобыла у Канты легкая и быстрая, и так уже сильно оторвалась.

След Летяги был четкий — где комья земли, вырванные подковами, где темный след на росе, — увидеть было легко, догнать вот только не получалось.

Еще и вскочил Коготь не глядя на уставшего коня, только утром из дозора. Вернусь, пообещал себе Коготь, выпорю того урода, что заморенного коня под седлом оставил. Совсем мозгами расслабились людишки. То ли с голода, то ли от безысходности.

Что еще нужно сделать с егерями и арбалетчиками, сотник придумать не успел: рванул повод, останавливая коня. Так бывает: вместо того чтобы, казалось, прибавить ходу, бежать сломя голову, чтобы разобраться, помочь, а то и спасти, нужно просто остановиться и понять, что происходит и для чего.

Вот как сейчас.

Деревенька эта убогая была как раз за деревьями, совсем рядом. В другое время Коготь и приглядываться бы не стал. За деревьями начинается крохотный лужок, за ним — немудреная ограда крайней хибары. Если кто и спрячется, то только в доме или в сарае. Ну или за ними.

А так все видно. Все.

И видно, что Летяга медленно идет от деревни к деревьям, пощипывая не торопясь траву. А седло — пустое. И повод свешивается до самой земли — не закреплен на луке седла, — словно в спешке спрыгнул седок на землю… или вылетел из седла, выбитый чем-то. Стрелой или оглоблей…

Коготь скрипнул зубами, пытаясь отогнать недобрые мысли. Кому бы в голову пришло нападать на женщину? Места здесь, понятно, не столичные, но и к женщинам отношение уважительное. Это только тварь какая могла напасть или кочевые… Но тогда они бы и Летягу увели. А тут — спокойная лошадка. Брошенная не по-хозяйски, но совершенно спокойная…

Коготь все это додумывал уже на бегу. Повод своего коня мимоходом набросил на ветку, а сам, не скрываясь, побежал к Летяге. Та подняла голову, глянула и снова опустила — узнала, наверное, сотника. Лошадь даже не особо разогретая — не гнала ее Канта. И шкура у Летяги чистая: нет ни на ней, ни на седле крови или слизи какой… Не похоже, чтобы кто-то напал… Не похоже…

Придерживая меч, Коготь, как в молодые годы, перемахнул через ограду и побежал к дому. Дверь распахнута, одна кожаная петля сорвана — висит дверь перекосившись.

А вот это уже нехорошо. Совсем нехорошо. Коготь хотел пробежать дальше, не останавливаясь, но не утерпел, заглянул в дом.

Небогато они тут живут, подумал сотник, присмотрелся, сглотнул и поправил сам себя — не живут, а жили. Жили…

Побеленные известкой стены были заляпаны кровью, не слишком свежей, похоже, ночной. Обильно забрызганы стены и пол. И потолок…

Свет плохо проникал сквозь крохотные окошки, затянутые бычьим пузырем, но и так было видно, что кто-то… или что-то ворвалось в дом и рвало-рвало-рвало людей в клочья… в лохмотья рвало и разбрасывало кровавые ошметки в стороны. И висят сейчас эти черно-багровые комки на стенах и на потолке, а на глиняном полу — потеки и застывающие лужи.

Меч сам собой оказался в руке у сотника, он, оглядываясь, прижался спиной к дверному косяку. Возле стены сложенные в аккуратную кучку лежали кости. И восемь черепов, детских и взрослых, в ряд выстроились в очаге — их Коготь увидел не сразу.

Здесь уже искать нечего. Нечего здесь искать… Сотник за свою жизнь повидал много чего страшного, но привыкнуть к такому все равно нельзя.

Коготь вышел из дома, вдохнул несколько раз, пытаясь унять сердце. Не получалось. Словно снова он, пятнадцатилетний мальчишка, оказался на улицах мертвого города. Как он назывался, тот торговый городишка на побережье?

Гранит? Или что-то в этом роде… Камень какой-то… Точно, Гранит. Жители ужасно гордились прочностью его стен и тем, что за четыре века с дня основания город так и остался неприступным. Такие города называли «девственницами». Стены и ворота у него и на этот раз остались целыми — твари ворвались в город из реки, из подвалов и погребов, из остатков старинного святилища не пойми какого древнего божества. По улицам текла кровь; кости и черепа всех жителей Гранита были сложены на центральной площади, возле управы, а Коготь — тогда еще не Коготь, тогда у него еще было настоящее имя — стоял перед тем, что осталось от пяти тысяч горожан, и пытался унять дрожь во всем теле. И думал только о том, что теперь парни из его отряда будут насмехаться над ним, называть слабаком, но, когда оглянулся, увидел: парни стоят рядом с ним, бледные и потрясенные.