Сказки - Уайльд Оскар - Страница 10

Карлик тихонько пересек зал и отодвинул занавес. Но нет, за ним он увидел лишь другое помещение – еще более красивое, чем то, которое он только что покинул. Стены здесь были увешаны зелеными гобеленами ручной работы, затканными фигурами, изображающими сцены охоты. Это были творения фламандских мастеров, потративших на работу над ними более семи лет. Некогда это были покои короля Jean le Fou,[16] как его прозвали, – безумца, настолько любившего охоту, что, даже пребывая в бредовом состоянии, он часто пытался оседлать могучих, норовящих встать на дыбы коней, или, трубя в охотничий рог, повалить наземь оленя-самца, которого настигли его большие гончие собаки, или же вонзить кинжал в серую лесную лань. Теперь здесь заседал королевский совет и на столе в самом центре зала лежали красные портфели министров с оттиснутыми на них золотыми тюльпанами, эмблемой Испании, и гербами и эмблемами императорского дома Габсбургов.[17]

Карлик изумленно оглядывался по сторонам, не осмеливаясь идти дальше. Эти странные безмолвные всадники, стремительно, но беззвучно несущиеся по длинным, узким полянам, напомнили ему страшные рассказы угольщиков о призраках, компрачос, которые охотятся только по ночам, а если встречают на своем пути человека, тут же превращают его в оленя и гонятся за ним до тех пор, пока не убьют его. Но мысль о прелестной Инфанте придала ему храбрости. Он хотел увидеть ее одну, без посторонних, и сказать ей, что он тоже любит ее. Быть может, она в следующей комнате?

Пробежав по мягким мавританским коврам в другой конец зала, он рывком отворил дверь. Нет! И там ее не было. Следующая комната была пуста.

Там помещался тронный зал, где принимали послов иноземных держав в тех редких в последнее время случаях, когда Король соглашался дать кому-нибудь из них аудиенцию, – тот самый зал, в котором много лет назад прибывшие из Англии посланцы договаривались о браке правившей в то время их страной католической королевы со старшим сыном императора. Стены зала были обиты позолоченной кожей из Кордовы, а с черно-белого потолка свисала тяжелая золоченая люстра на триста восковых свечей. Под большим балдахином из золотой ткани, по которой мелким жемчугом были вышиты львы и башни Кастилии,[18] стоял трон с покрывалом из роскошного черного бархата, усыпанного серебряными тюльпанами и искусно окаймленного серебром и жемчугом. На второй ступеньке трона была скамеечка с подушкой из серебряной ткани, предназначенная для того, чтобы Инфанта на ней преклоняла перед Королем колени, а еще ниже, уже за пределами балдахина, стояло кресло папского нунция – единственного человека, имевшего право сидеть в присутствии Короля во время любого церемониала; его кардинальская шапочка с плетеными алыми кисточками лежала на красной табуретке перед креслом. На стене, обращенной к трону, висел портрет Карла V в натуральную величину, на котором он был изображен в охотничьем костюме и с большим догом у ног, а середину противоположной стены занимала картина, на которой был изображен Филипп II,[19] принимающий присягу от Нидерландов на верноподданство. Между окнами стоял комод из черного дерева, инкрустированный пластинками слоновой кости и украшенный гравюрами из «Пляски смерти» Гольбейна,[20] выполненными, как утверждали некоторые, самим прославленным мастером.

Но Карлика мало волновало это великолепие. За все жемчуга на балдахине трона он не отдал бы своей белой розы; да что там жемчуга – даже за сам трон он не расстался бы ни с одним лепестком. Ему во что бы то ни стало нужно было увидеть Инфанту прежде, чем она отправится в шатер, и попросить ее убежать вместе с ним сразу же после того, как он закончит свой танец. Здесь, во дворце, воздух был удушливым и тяжелым, а в лесу всегда веет вольный ветер, и солнечный свет нежными золотыми пальцами раздвигает трепещущую листву. В лесу цветы, может быть, не столь великолепны, как в королевском саду, но запах их нежнее и тоньше. Там гиацинты ранней весной заливают фиолетовыми волнами прохладные лесистые долины и травянистые холмы, там бледно-желтые примулы гнездятся меж узловатых корней дубов, там расстилаются коврами ярко-желтый чистяк, голубая вероника, сиреневые и золотые ирисы. Там на орешнике повисли длинные, желтые сережки, и наперстянка клонится под тяжестью крапчатых цветков, неодолимо манящих пчел. На каштане зажглись гирлянды белых свечей, а на боярышнике распустились маленькие бледные луны. Да, он уверен – она с ним пойдет, вот только удалось бы ее отыскать! Она обязательно уйдет вместе с ним в его замечательный лес, и он целыми днями будет танцевать ей на усладу. От мыслей об этом глаза его засветились улыбкой, и он вошел в следующую комнату.

Во всем дворце не было комнаты наряднее и красивее этой. Ее стены были обтянуты узорчатым шелком из Лукки[21] с вытканными на нем птицами, розовыми цветами и изысканными серебристыми бутонами; мебель была из массивного серебра с рельефно изображенными на ней гирляндами, венками и порхающими купидонами; перед двумя огромными каминами стояли большие экраны, украшенные вышитыми на них попугаями и павлинами, а пол из оникса цвета морской волны, казалось, простирался в бесконечную даль. Но на сей раз он был в комнате не один. За ним наблюдала какая-то маленькая фигурка, замершая в проеме полуоткрытой двери в противоположном конце комнаты. Сердце его затрепетало, с губ сорвался крик радости, и он шагнул из тени в яркий солнечный свет. Фигурка в глубине комнаты тоже сделала шаг ему навстречу, и он ясно увидел ее.

Он искал Инфанту, а нашел чудовище, самое безобразное чудовище, какое когда-либо видел. Оно мало чем напоминало человека, было бесформенное, горбатое, криворукое и кривоногое, с огромной, болтающейся головой и с гривой нечесаных черных волос. Карлик нахмурился – нахмурилось и чудовище. Он засмеялся – оно засмеялось тоже. Он прижал руки к бокам – оно сделало точно так же. Он насмешливо поклонился чудовищу – оно отвесило ему низкий поклон. Он двинулся ему навстречу – оно тоже стало приближаться, имитируя каждое его движение, но стоило ему остановиться, как оно тут же замерло на месте. Карлик засмеялся, подбежал к нему поближе и вытянул вперед руку – ее коснулась рука чудовища, холодная как лед. Он испугался и отдернул руку – чудовище рывком убрало свою. Он хотел было шагнуть вперед, но уткнулся во что-то гладкое и твердое. Теперь лицо чудовища было от него совсем близко, и оно выражало страх. Он откинул со лба волосы. Оно повторило его движение. Он ударил чудовище. Оно возвратило удар. Он смотрел на него с отвращением. Оно корчило ему рожи. Он сделал несколько шагов назад. Оно стало пятиться.

Что бы это могло значить? Подумав немного, но не найдя ответа, Карлик обвел взглядом комнату, и тут только заметил, что за этой прозрачной стеной находятся точные копии всех окружающих предметов. Картина повторялась в виде точно такой же картины, а диван – в виде точно такого же дивана. У спящего Фавна, лежащего в алькове у дверей, был за прозрачной стеной брат-близнец, который тоже дремал, а озаренная солнцем серебряная Венера протягивала руки к другой Венере, такой же прекрасной, как она сама.

А может быть, это проделки Эха? Как-то раз, когда Карлик бродил по долине, он громко окликнул Эхо, и оно, подражая его голосу, в точности повторило его слова. Не значит ли это, что Эхо может копировать и форму предметов, причем не хуже, чем голоса? Способно ли оно создать несуществующий мир, в точности напоминающий реальный? Могут ли тени предметов приобретать цвет, форму и способность двигаться, как сами предметы? Ну а что если…

Он вздрогнул, снова повернулся лицом к чудовищу и, поднеся к губам свою прекрасную белую розу, стал целовать ее. Но у того была точно такая же роза – вплоть до последнего лепестка! Чудовище тоже целовало ее, с нелепейшими ужимками прижимая к сердцу.