Последние похождения Арсена Люпэна. Часть I: Двойная жизнь Арсена Люпэна - Леблан Морис - Страница 30

Обед продолжался в веселой обстановке. Доброе настроение вернулось к Альтенгейму, оба успешно состязались в остроумии и учтивости. Сернин рассказал несколько анекдотов, на которые Альтенгейм ответил другими, и разговор зашел об охоте, спорте и путешествиях, причем все время всплывали древнейшие имена Европы — испанских грандов, английских лордов, венгерских графов, австрийских эрцгерцогов.

Пес не отводил глаз от князя, хватая на лету все, что тот ему давал.

— Стаканчик чембертена, князь?

— Охотно, барон.

— Рекомендую его вам от души: оно — из подвалов короля Леопольда.

— Презент?

— Ну да, презент, который я сам себе и сделал.

— Восхитительное вино! Какой букет! С этим печеночным паштетом — истинное наслаждение. Поздравляю, барон, ваш шеф-повар — настоящий виртуоз.

— Не повар, а кухарка, князь. Я переманил ее за вес золота у Левро, депутата-социалиста. Попробуйте вот это какао-гласе и обратите благосклонное внимание на пирожные, которые к нему поданы. Гениальное изобретение, эти пирожные!

— С виду они просто объедение, — заметил князь, последовав приглашению. — И если внешность соответствует вкусу… Держи Сириус, это должно тебе понравиться… Сам римский лакомка Лукулл был бы от них в восторге.

Он быстро взял одно из пирожных и дал его собаке. Та проглотила его сразу, на две или три секунды застыла, словно в ошеломлении, закружилась на месте и упала, как пораженная молнией.

Вскочив с места, Сернин отступил на шаг, чтобы на него не напал внезапно один из слуг, и рассмеялся.

— Ну, ну, барон, — сказал он, — когда пытаешься отравить дорогого гостя, пусть твой голос хотя бы остается спокойным, а руки не вздрагивают… Так можно вызвать подозрения… Кто сказал мне, однако, что убийство ему претит?

— Если речь идет о ножах, — конечно, — безмятежно заявил барон, овладев собой. — Но мне почему-то всегда очень хочется кого-нибудь отравить… Хотелось опять почувствовать это острое наслаждение…

— Черт побери, дружок, ты хорошо выбираешь, кем бы тебе полакомиться! Русским князем!

Он подошел поближе и доверительно сообщил:

— А знаешь ли, что случилось бы, если бы это тебе удалось? То есть если мои друзья не увидели бы меня вновь самое позднее в три часа дня? Так вот, в три тридцать префект полиции узнал бы во всех подробностях, что следует думать о так называемом бароне Альтенгейме. Каковой барон был бы тут же подобран и посажен.

— Ба! — отозвался тот, — из тюрьмы можно и сбежать. А из царства, в которое я чуть было тебя не отправил…

— Да, оттуда не сбежишь. Но вначале надо меня туда послать. А это, как видишь, не легко.

— Кусочка такого пирожного для этого хватит вполне.

— Ты уверен?

— Попробуй сам.

— Определенно, милый мой, ты не создан для того, чтобы стать великим мастером Авантюры; и никогда им не станешь, раз подстраиваешь мне такие жалкие ловушки. Если чувствуешь себя достойным вести ту жизнь, которой мы имеем честь жить, надо быть также на это способным, а для этого — готовым к любым неожиданностям… Даже к тому, чтобы не умереть, если какой-нибудь низкий гнус попытается тебя отравить… Бесстрашный дух в неуязвимом теле — вот идеал, к которому должен стремиться такой человек… и которого он обязан достичь. Я как раз таков — бесстрашный дух в неуязвимом теле. Работай над собой, дружок. И помни историю царя Митридата[2].

И, сев на место, добавил:

— А теперь — за еду. Поскольку я стараюсь подтверждать наличие тех достоинств, которые себе присваиваю; поскольку, с другой стороны, мне не хотелось бы огорчать твою кухарку, дай-ка мне это блюдо с пирожными.

— Он взял одно, переломив его надвое, и протянул барону половину:

— Ешь!

Тот отшатнулся.

— Трус! — сказал Сернин.

И под взорами остолбеневших барона и его приспешников стал есть вначале первую, а затем и вторую половину пирожного, — спокойно и методично, как поедают лакомство, от которого боятся потерять малейшую крошку.

III

Они встретились снова.

В тот же вечер князь Сернин пригласил барона Альтенгейма в кабаре Вателя, где они ужинали в обществе поэтов, музыканта, финансиста и двух хорошеньких актрис из Французского театра. На следующий день они вместе обедали в Булонском лесу, а вечером встретились в Опере.

В течение недели они виделись ежедневно. Можно было подумать, что оба просто не в силах друг без друга обойтись, что их соединяет большая дружба, сотканная из доверия, уважения и симпатии. Они от души развлекались, пили добрые вина, курили отличные сигареты и заразительно смеялись.

На самом деле они наблюдали друг за другом, выслеживали друг друга свирепо, как звери. Смертельные враги, разделяемые ярой враждой, уверенные каждый в победе, стремясь к ней всей силой необузданной воли, они ожидали подходящей минуты. Альтенгейм — чтобы ликвидировать Сернина, Сернин — чтобы столкнуть Альтенгейма в пропасть, которую перед ним раскрывал. При этом оба знали, что развязка не заставит себя ждать. Один или другой на этом лишится головы, и вопрос был лишь в нескольких часах, самое большее — в днях.

Это была захватывающая драма, и такой человек, как Сернин, должен был сполна насладиться ее необычным, острым привкусом. Знать врага, почти не расставаться с ним, помнить, что при малейшем неверном шаге, при малейшем промахе тебя караулит смерть, — какой сладостный букет ощущений!

Однажды, в саду клуба на улице Камбон, членом которого являлся также Альтенгейм, они гуляли в одиночестве, в тот сумеречный час, когда в июне приступают к ужину и в который вечерние игроки еще не прибыли в свой клуб. Они прохаживались вокруг лужайки, вдоль которой, окаймленная кустарниками, тянулась стена с устроенной в ней калиткой. И внезапно, когда Альтенгейм о чем-то говорил, Сернину показалось, что его голос утратил уверенность, стал чуть ли не дрожащим. Рука Альтенгейма скользнула в карман пиджака, и Сернин увидел, словно пронизав взором ткань, как она сжалась на рукояти кинжала, то робеющая, то твердая, то опять бессильная.

Сладостные мгновения! Ударит ли он? Что в нем возьмет верх — боязливый ли инстинкт, способный остановить, либо сознательная воля, устремленная к убийству?

Выпрямившись, заложив руки за спину, Сернин ждал, вздрагивая от полноты ощущений. Барон умолк; теперь они шагали рядом в полной тишине.

— Ударь же, наконец! — воскликнул князь. Застыв на месте, он повернулся к спутнику. — Ударь, теперь или никогда! Никто не может тебя увидеть. Ты смотаешься потом через эту дверцу, ключ к которой, словно по чистой случайности, висит рядом на гвозде, и — привет, барон!.. Ни слуху, ни духу… Теперь мне ясно, это все подстроено. Ты специально меня сюда привел… И ты не решаешься? Ударь же!

Его взгляд проник в самую глубину глаз барона. Но тот оставался в неподвижности, побледневший, дрожа от бессильной ярости.

— Курица! — усмехнулся князь. — Мокрая курица! Просто нет смысла принимать тебя всерьез. Хочешь услышать правду? Так вот, я вызываю у тебя страх. Ну да, ты никогда не знаешь, что с тобой станет, когда ты передо мной, лицом к лицу. Тебе очень хочется действовать; но это я, мои действия, мои поступки определяют собой положение, развитие событий. Нет, определенно нет, ты вовсе не тот, кто хотя бы умерит сияние моей звезды!

Он не успел досказать последнего слова, когда почувствовал, что его охватили за шею и потянули назад. Кто-то, прятавшийся в кустарнике, рядом с калиткой, схватил его за голову. Он увидел поднятую руку, державшую блестящий клинок; рука резко опустилась, и острие ножа с размаху ударило его в шею.

В то же самое мгновение Альтенгейм на него набросился, чтобы его добить, и они покатились по клумбам. Все продолжалось не более тридцати секунд. Как бы он ни был силен, как ни тренирован в разных видах борьбы, Альтенгейм почти сразу, закричав от боли, уступил. Сернин вскочил на ноги и бросился к дверце, которая захлопнулась за чьим-то темным силуэтом. Слишком поздно! Он услышал, как в замке повернулся ключ. Калитка оказалась запертой.