Битва за Россию - Платонов Олег Анатольевич - Страница 111

В.Б. И все-таки кто вы такой, Олег Анатольевич? Откуда вы взялись? Где учились? Кто ваши родители?

О.П. Отец работал всю жизнь в оборонке инженером, его посылали работать в самые различные объекты России. Долго работал в Свердловске, где я и родился в 1950 году, был директором завода недалеко от космодрома Мирный, это в Архангельской области, в Плесецке. И поэтому все мое детство прошло вне Москвы. Мама была домашней хозяйкой, у меня была еще и сестра. Отец некоторое время работал в ракетной области, а тогда дозы облучения не мерили регулярно, и он на испытаниях здорово облучился. Много лет мучился, но работать не переставал, на той же директорской должности, но в Москве. Он был истинный патриот России и привил мне любовь к Родине. Его род был из-под Вязников, там у Платоновых была своя фабрика. Так что происхождение было самое «неблагополучное». После революции у них все отобрали, и Платоновы разъехались по России. Стали возвращаться в Вязники лишь в шестидесятых годах, посмотреть на могилы своих предков. Но каждый из них чего-то в жизни добился. Люди были умные, думающие и глубоко верующие. Отец на фронте был ранен. А матушка из Егорьевска. Из старообрядческой семьи. Мой прадед по материнской линии был крупный деятель по народному образованию. Инспектор народных училищ, такой же, как отец Ленина. Видно, тогда уже была такая веротерпимость, что его старообрядчество не мешало занимать высокую должность. Но пришли большевики, чекисты, относящиеся к старообрядчеству крайне враждебно, и почти вся моя родня по материнской линии была истреблена. Уцелели те, кто вовремя уехал, расселялись по всей России. Даже получали справки, что они родом из крестьян.

В.Б. И когда вы вернулись из Мирного в Москву?

О.П. Вернулись, прежней квартиры уже не было, года два ютились в Одинцове, потом жизнь наладилась. Православную основу во мне заложили отец и бабушка, которая меня и крестила еще в окрестностях Свердловска у старообрядцев.

В.Б. После школы куда пошли учиться дальше? Сразу в историки?

О.П. Нет. На исторический в МГУ мне не удалось поступить, и я поступил в Московский кооперативный институт на экономический факультет. Мне казалось, что я много потерял, но в институте я столкнулся с интереснейшими людьми, удаленными из ведущих вузов Москвы за строптивость. Миндаров Андрей Тихонович и стал моим первым научным наставником. Он был в свое время видным экономистом, даже советником при Маленкове. Он и в дальнейшем следил за моей судьбой, помогал, направлял. Кандидатская была защищена по трудовым ресурсам Америки, а докторская по социологии труда в США, так что я работал в институте как американист, специалист по американской экономике. Впрочем, знание экономики помогло мне и в овладении историей. Мы составляли для Политбюро ЦК КПСС и для разных учреждений закрытые справочники. Тираж этих справочников был три-четыре десятка экземпляров. Работа над такими материалами открывала нам доступ и в разные закрытые архивы, давала нам особое положение. Там я познакомился со многими людьми, видными специалистами, которые в дальнейшем и помогли мне собирать материалы для моих исторических книг.

В.Б. Значит, вы стали экономистом, пошли в экономическую науку, а история осталась как увлечение?

О.П. Да, история уже шла как самообразование.

В.Б. Такой путь исторического самообразования в соединении с глубокими системными экономическими знаниями, думаю, даже давал вам большую свободу. Вы уже знали, что ищете в истории, вам не мешали марксистские и иные методологические догмы, от которых почти невозможно избавиться. Вы были не отягощены ни либеральной системой подхода к истории, ни марксистской, наверное, только так и можно создать свод русской национальной истории. Догмы давят беспощадно, их не промыть из памяти прошлого никакими очищающими составами. Даже в трудах искренних патриотов России, того же Аполлона Кузьмина, сильны рудименты прежних школ. Вы получали знания уже целенаправленно, вы знали, что ищете в истории. Я, по сути, шел тем же путем в литературной критике. Был инженером-химиком, влюбленным в литературу, но, уже учась в Литературном институте, я предпочитал идти свободным путем. Может быть, на филфаке МГУ больше системных знаний, но и рутины литературоведческой хватает с избытком.

О.П. Это совершенно справедливо. Свобода выбора у меня была. Но много ли было возможностей для получения нужного материала? Для изучения нам подсовывали методики советские, составленные, как правило, либеральными профессорами-прогрессистами, а для желающих порыться в библиотеках была у нас литература дореволюционная. Но как я позднее понял, в основном дореволюционная историческая наука основывалась на либеральных догмах. И та, и другая, по сути дела, отрицала историческую Россию. Оба направления были антирусскими, антинациональными. Не верна и либеральная дореволюционная история, не верна и советская история. Русская историческая истина — вне этих концепций. У меня была свобода выбрать или отвергнуть, и я отверг и либеральную, и советскую историю, хотя всю фактическую сторону я охотно запоминал и выписывал. Я спорил не с фактами, а с интерпретациями фактов. Я всегда был накопитель знаний. У любого оппонента охотно брал все изложенные им факты, если они соответствовали истине.

В.Б. И вот, оттолкнув обе концепции, поняв отсутствие русской точки зрения и в словаре Брокгауза и Ефрона и в словаре братьев Гранат, и в советских энциклопедиях, вы решились создать свою русскую энциклопедию истории?

О.П. Да. Когда в 1997 году я стал работать над первым томом своей энциклопедии, понял, что реально опираться нельзя ни на одну из энциклопедий. Каждая была тенденциозна в своем направлении. Брокгауз и Ефрон — богатейшая энциклопедия ценнейших фактов, но обработка их сделана в либеральном духе. Гранат — тоже великолепное собрание исторических сведений, но интерпретированных в социал-демократическом духе. Южаков — где-то посередине.

Я подумал, может быть, истина где-то за рубежом. Перечитал и Британку, и американскую энциклопедию. Все, что касается России — в том же либеральном духе. Все православные ценности либо даны формально, либо искажены, либо вообще замалчиваются. Персоналии даются выборочно.

В.Б. Национальная Россия всегда замалчивалась всеми именитыми историками. Права русского народа никогда не интересовали интеллигенцию, Православие высмеивалось, литература описывалась либо с дворянской, либо с марксистской точки зрения. И вы оказались, Олег Анатольевич, в каком-то смысле первопечатником, первопроходцем. Ведь и в эмигрантской России, где процентов восемьдесят было последовательных сторонников православного и монархического пути развития, в эмигрантской печати господствовали те же Милюковы и Кизеветтеры.

О.П. Так оно и было. Я много ездил по эмигрантским центрам, собирал сочинения, научные труды патриотической части наших ученых и понял, что национальное направление в истории очень скудно существовало и в русской эмиграции. Прежде всего, хочу отметить работы Ивана Солоневича, безусловного национального историка, позднее — Бориса Башилова из второй эмиграции. Может быть, Солоневичу не хватает знаний систематических, но он гениально сформулировал многие задачи русской национальной мысли. Борис Башилов тоже по большому счету не был профессиональным историком, но и он ставил важнейшие задачи, которые позволили ему понять сердцевину народной жизни. Его «История масонства» — это же история всей России и ее мировоззрения. Мы отдельно издали у Башилова историю русского масонства, а вторую часть издаем как историю русского мировоззрения. Тот же Милюков издал «Очерки русской культуры», вот и у Башилова мы издаем «Очерки русской культуры», но с православно-национальным мировоззрением.