Снежные псы - Веркин Эдуард - Страница 58

– А я думал, слезы не замерзают! – воскликнул Гобзиков.

– Слезы замерзают, – сказала Лара.

Машина падала.

Глава 19

Я и Землеройкинг

Мы прокололи облака, и сразу стало еще холоднее, и под нами расправился наш город, и я, к своему удивлению, понял, что слегка даже соскучился. Человек ведь здорово привязывается к месту. Я где-то читал, что это нечто физиологическое. Как у птиц. От земли какие-то токи исходят, которые переплетаются с токами организма, отчего создается связь. И ее трудно рвать.

Описав круг, опустились к норе.

Перец выскочил из седла. Но в нору не пошел, побежал в сторону города. А если быть совершенно точным, то не в город он побежал, а к ангару. Я догадывался, что там. Скорее всего, в ангаре был горын. Вернее, тот самый странный ребристый камень, который мы притащили из нормального мира и из которого Перец собрался выводить дракона.

Как высиживать драконов, я представлял слабо. Наша боевая троица появилась еще до меня, но вполне вероятно, что для этого требовались особые условия, и наверняка должен осуществляться некоторый процесс. Скорее всего, сейчас Перец побежал за этим процессом наблюдать.

Ну и ладно, пусть.

Яша уже ждал нас. Самого-то его не было видно, зато запах слышен – аромат фирменной каши, с луком, с тушенкой, с гномовской приправкой, с куском топленого масла сверху. Мне так захотелось этой каши, что живот заурчал, как камышовый кот.

Тытырин тоже понюхал воздух.

– Кашу забацал. С головизной, однакоть… Ох и мастеровитый наш карла Иаков, из хазареев небось… Побегу, отпробую варево…

Опять! Опять он перешел на славготику. Ну что с ним поделать?

Тытырин соскочил с седла и дернул в нору.

Такие, как прозайка, мне в чем-то нравятся. Простые они. Хотят жрать – жрут, пора драпать – драпают, толкает жизнь на предательство – с этим тоже не запариваются. Предсказуемость – хорошее качество. Вот и от Тытырина всегда знаешь чего ожидать. С ним спокойно.

Летописец чертыхнулся из глубины, видимо, наткнулся на что-то. Я думал, что горыны побегут за ним – они ведь тоже давно не лопали, а пожрать они любят. Но они не побежали. Они почему-то замерли и никуда идти не хотели. А Хорив даже воздух потихоньку нюхал.

И еще. Они все смотрели. В сторону города. Туда, куда убежал Перец. Я тоже туда поглядел, но ничего интересного там не обнаружилось, город как город. А эти…

– Смир-рна, – скомандовал я.

Но они меня даже не услышали. Тогда я уже заорал:

– Смир-рна!

Услышали. Приняли надлежащее положение. Но не бодро, вяло так, будто гриппом заболели. Как мокрые побитые собаки. Они и похожи были сейчас на собак – понурые, перепуганные какие-то. Словно что-то случилось…

А ведь наверняка что-то случилось. Пока нас не было, что-то тут произошло. И горыны это чувствовали. И я решил их не беспокоить. У них на самом деле нервная система тонкая, могут впасть в психологический коллапс, потом их целый месяц придется лечить.

– Вольно, – скомандовал я. – Свободны.

Горыны вздохнули и, брякая пластинами панцирей, потащились в нору. Я за ними. Проблемы. Тытырин верно тогда подметил, плохо дело. Что-то нехорошее у нас тут происходит. Но об этом лучше думать не на голодный желудок.

Я проследовал мимо чавкающих горынов – Яша приготовил каждому по целой кастрюле праздничной каши – и спустился к жилой полости. В пещере все было приготовлено к торжественному ужину. Яша постарался. На длинном столе, накрытом настоящей льняной скатертью, имелись: жареный осетр, печеные курицы, таз с моим любимым салатом «оливье», маринады и соления, пикантные грибочки, спаржа, морковь, пряные гребешки, паштеты, закуски горячие и холодные, морс в больших графинах со льдом и многое-многое другое. Даже свежий хлеб, ароматный и теплый. Видимо, Перец разрешил Яше распотрошить закрома родины.

Кошак в моем животе заурчал еще громче. Не просто заурчал, а завыл, взбесился и принялся терзать зубами и когтями мой многострадальный желудок. Я сразу забыл и про Перца, и про горынов, и вообще…

Я хотел есть.

Правда, благолепие обстановки немного омрачал Тытырин, который нагло устроился во главе стола и успел уже проесть в борту осетра изрядную пробоину. Интересно, когда успел?

И Доминикус. Его не было видно, но я чувствовал, что он где-то здесь и готов ко всему. И рука еще… Ладно. Будем надеяться, что стол мне все компенсирует. Во всяком случае, заглушит. Или приглушит.

– За славную победу! – увидев меня, гаркнул Тытырин.

Поднял бокал с морсом, жадно отпил половину, затем впился зубами в курицу, оторвал от нее кусок и принялся жевать, роняя обломки.

Я подошел к прозайке, хотел звездануть, да передумал. В последнее время я миролюбив.

– Ах, Тытырин, Тытырин, учил я тебя учил, а ты так ничего и не понял…

– Я все понял! – Тытырин немедленно соскочил с заглавного места и занял место, ему полагающееся.

Я уселся во главе стола.

– Яша, – позвал я.

Яша возник.

– Яшенька, дружочек, а нет ли чего горяченького? Ну, песни для желудка какой-нибудь, а?

– Солянка, – ответствовал Яша. – Суточная. С грибами. Пять видов мяса, оливки, молодая капуста, сливочное мало…

– Давай, – вальяжно разрешил я.

Яша исчез, а я вытянул из миски калач с маком и принялся задумчиво его поедать. Впрочем, углубиться в калач как следует мне не удалось – Яша появился вновь, уже с подносом. А на нем пузатый глиняный горшок, накрытый сверху запеченным тестом. И серебряная ложка.

– Я тоже солянку хочу! – подал голос Тытырин.

Яша вопросительно поглядел на меня.

– Тебе не положено, друг мой, – сказал я. – Ты сначала должен написать главу о падении Деспотата, а только потом требовать дорогих кушаний.

– Я напишу! – пообещал Тытырин. – У меня уже и думка есть… Вот только пальцы заживут, так сразу и возьмусь…

Тытырин продемонстрировал мне пальцы. Каждый был аккуратно перемотан бинтиком. Может, его бинтовальщиком ко мне приставить. Будет мне руку лелеять, я нуждаюсь.

– Вот напишешь, тогда и будет тебе солянка, – зловредно повторил я. – А пока кушай… ну, к примеру, морковку. Она хороша.

Тытырин с ненавистью поглядел на меня.

– Не злись, Тытырин, – посоветовал я. – Судьба настоящего художника – жить в нищете, питаться отбросами, умереть под забором. А ты наоборот хочешь. С толстой мордой в вечность не протиснешься, так-то.

Сказав так, я прорезал ложкой тесто и выпустил из горшочка пар. Поперчил, чуть присолил для вкуса и отправился в гастрономическое путешествие.

Солянку надо есть с достоинством. Сначала не спеша выхлебывается золотистый бульон с грибами и оливками. Так я и сделал. А когда из-под бульона показались притаившиеся на дне пластинчатые залежи мяса, остановился и по правилам устроил передышку. Теперь надлежало немного отдохнуть и прислушаться к внутренним ощущениям.

Внутренние ощущения были хороши! Голодный озверевший желудочный кот заткнулся и успокоился, по всему организму разливалась приятная, чуть утомительная пустота, я даже про руку позабыл. Разрезал остатки калача, намазал паштетом, воткнул в паштет несколько маслят. Огляделся на предмет Доминикуса, но его не было, к счастью.

– Так вот, мой верный Нестик, – обратился я к Тытырину. Пояснил: – Нестик, это, конечно, от Нестора. Ты пиши, давай, историю правильно…

– В смысле? – Тытырин догрызал курицу, я его зубам даже позавидовал.

– В том смысле, что все правильно надо отражать, правдиво, как учил… как его… Костомаров. Историческая правда – самая святая правда, ты, Тытырин, учти. Учти. Чтобы, как говорится, потом не было мучительно больно…

Я облизал ложку и постучал себя по голове. И улыбнулся.

Тытырин понятливо пощупал свое лицо, а я понюхал солянку. Глубоко, затяжным способом, чтобы вызвать второй приступ аппетита. И продолжал:

– Так вот, Тытырин. Некоторые личности все же искажают историческую правду, в то время как их роль заключается лишь в том, чтобы объективно отражать реальность, данную нам в ощущениях. А они злоупотребляют оказанным доверием. Роль одних персон совершенно незаслуженно превозвышается ими до небес, а заслуги других, гораздо более достойных упоминания, наоборот, затеняются. Понимаешь, о чем я говорю?