Беспризорный князь - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 28

– Не гневайся, боярин, – сказал Юлиуш, – что не честью встретили. Кто ж знал?

Олята склонил голову, подтверждая, что не в обиде.

– Коли по сердцу тебе Дануся, отдаю!

Олята вскочил и отвесил земной поклон – как положено будущему тестю.

– Садись! – улыбнулся лях. – Эй, кто там! Вина!

Спустя короткое время будущие тесть и зять сидели напротив, потягивая из кубков ромейское. Олята, не привыкший к вину, захмелел почти сразу, но от предложения ляха подлить не отказывался: сором! Еще подумает, что жених слабак. Только заметив, что лицо Юлиуша стало расплываться, он взял себя в руки.

– Досыть! – сказал, закрывая кубок рукой. – О свадьбе завтра срядимся. Зашлю сватов…

– Зачем? – поспешил лях. – Можно и самим. Ты – сирота, у меня родни нет. Одна Дануся… Згода?

Олята подумал и кивнул.

– Но будет у меня к тебе, боярин, два условия.

Олята, несмотря на хмель, насторожился. Чего удумал лях?

– Первое: венчаться в костеле! Перед тем перейдешь в лоно святой католической церкви. Иначе моего согласия нет!

Олята кивнул. Не страшно. В Галицком княжестве любая вера в почете. Бог все равно один.

– Второе: венчание состоится в Кракове!

– Почему в Кракове? – удивился уноша.

– Потому, Михал, что перейдешь ты на службу к моему королю. Не сомневайся, примет, как родного! Одарит богато! Рыцарем станешь, да что там рыцарь – графом! А Данута моя – графиней! Земли дадут, холопов. Ты только смока приведи, а после и других сыщи. Королю их много нужно. Главным над змеями будешь! Воеводой! Князья кланяться станут! Потому как их много, а ты один. Уразумел?

Олята почувствовал, как хмель вылетает из головы. «Это что ж? – подумал удивленно. – К измене ладит? Да я его!..»

Унош схватился за возвращенный ему кинжал. Лях отпрянул. «Нельзя! – одернул себя Олята. – Отец Дануси! Но как же свадьба?..»

Ответа на этот вопрос не было. В душе Оляты любовь боролась с долгом, и долг победил. Как ни мила ему Дануся, как ни желал он ее, но предать Некраса, сестру, побратимов представлялось Оляте невообразимым. Где б он был, если б не они? Проклятый лях! А он-то поверил…

Олята, спотыкаясь, выбрался из-за стола и побрел к двери.

– Сынок! – крикнули в спину. – Ты все ж подумай!

Олята только плечами подернул. Во дворе он, повозившись с засовом, открыл ворота и вышел наружу. Дар встретил его недовольным ржанием – заждался. Олята, не обратив внимания, забрался в седло и саданул жеребца каблуками под брюхо. Дар обиженно сорвался с места и помчал наметом. Недолго. У ворот города Оляту перенял Зых.

– Ты где был? – закричал сердито. – Обыскались! Князь смоков собирает! В Киев летим!

– Поехали! – сказал Олята, заворачивая жеребца.

– Прямо так? – удивился Зых, глядя на наряд сотника. – Переоденься!

– Некогда! – ответил тот.

На самом деле Олята не хотел идти к себе. Накатили бы воспоминания… О Данусе предстояло забыть, и навсегда. Не вышло. И восседая на спине смока, и по прилете в Киев Олята не переставал думать о ней. Милое личико стояло перед глазами, и от мысли, что все кончено, Оляте хотелось выть. Подумав, он решил поговорить с зятем. Некрас непременно что-нибудь придумает, он ведь такой умный! Сестру зять любит, шурину не откажет. Следует улучить момент. Тот, однако, все не случался. Забот в Киеве хватало: разместить смоков, приглядеть, чтоб накормили, самим устроиться. Иван постоянно на людях, как подойти? Потом зять уехал к Великому и вернулся не скоро. Следом явились князья… Олята искал момента и, когда зять ушел париться, решил, что лучшего не представится.

Он не видел, как в баньку шмыгнула Млава – возился в складе. Потому и вошел смело. На лавке в предбаннике валялась одежда, но Олята не разглядел в ворохе поневу – темно. Сумрачно было и в парилке, уноша не сразу сообразил, что здесь происходит. Что за два тела сплелись на лавке, и почему их хозяева сопят и стонут? А когда разглядел…

Олята выскочил за дверь, как мешком ударенный. На миг даже забыл о Данусе. Мир, в котором он ранее жил, добрый и правильно устроенный мир, рассыпался в прах. Первую трещину в нем проложил лях, а теперь удар нанес человек, которого Олята обожал. От этой мысли не хотелось жить…

10

Младенец, вернее, останки его, лежали посреди улицы. Судя по всему, бросили там, где убили. Выволокли со двора мать, отобрали ребенка и ткнули того ножом. Произошло это давно: трупик успел почернеть и утратить человеческие черты. Зверье и собаки тело не тронули. Собак, видимо, зарубили половцы, а зверей не случилось. Лишь скопище мух, облепивших тельце, пировало на останках.

Спугнутые всадниками, мухи поднялись жужжащим роем. В носы людей ударила тошнотворная вонь. Все невольно прикрылись руками. Запах ослаб, но не исчез. Источником его был не только младенец. Продвигаясь улицей, всадники натыкались на почерневшие тела. Они валялись во дворах, ворохами смердящего тряпья застыли на улице. Старики, старухи, грудные дети – все, кого половцы сочли негодными. Кони, нервничая, обходили трупы, ежели не получалось, перепрыгивали их, не дожидаясь понуканий всадников.

– Сколько видел, никак не привыкну! – пожаловался Всеволод, когда отряд выбрался за околицу. – Хуже зверья! Ну, не надобны старики с младенцами, так зачем убивать?

Иван не ответил. Всеволод покосился на князя и понял, что лучше не продолжать. Он придержал коня, пропуская Ивана вперед, и устремился следом. Всадники поднялись на обрыв и, встав за кустами, принялись разглядывать противоположный берег. Там высился город. Стены, рубленные из дубовых стволов, примыкали к башням. Ни стены, ни башни, ни заборола не выглядели поврежденными. Город стоял, словно не замечая врагов. Луг, окружавший Путивль, был усыпан шатрами. Они тянулись вдоль стен, огибали возвышенность, занятую городом, и пропадали вдали. Между шатрами горели костры, бродили кони и люди; все это напоминало огромный муравейник, только не выросший вверх, а размазанный по земле.

– Их и в самом деле тьма! – выдохнул Всеволод.

– Меньше! – возразил Игорь. – За Путивлем – топко: ни шатра поставить, ни костра развести. Тьмы не будет. Половина – может.

Иван не отозвался. Он все еще находился под впечатлением увиденного. На службе у курского князя он насмотрелся смертей. Тогда это почему-то не цепляло. Ненависть будило, но не более. Гнев переполнял князя. Эта зарезанная кроха… Насупленное личико Ванечки возникло перед взором Ивана, он ощутил в руках нежную тяжесть ребенка, исходящий от него запах молока… Ивана Ивановича, родись он здесь, могли вот так же ткнуть ножом – просто для того, чтоб не связывал руки матери. А ее саму, оглушенную потерей, распяли бы на траве, и вонючие степняки в засаленных халатах, гогоча, выстроились бы в очередь…

– Полон держат там! – Всеволод указал рукой. – Охрана небольшая, ударим – сбежит.

– Вырезать! – возразил Иван. – На рассвете. А полон увести. Поганые, как побегут, могут стоптать!

Игорь с Всеволодом переглянулись и, не сговариваясь, кивнули.

– Что далее? – спросил Игорь.

– Мы зайдем со стороны города, – продолжил Иван. – А как половцы побегут…

– Уверен? – сощурился Игорь.

– Не сомневайся! – сказал Иван. – Бечь они могут только туда, – князь указал рукой, – там и встретите. Только не в лоб! Будут нестись, как оглашенные, – размечут вас и стопчут. Пропускайте мимо и режьте сзади!

– Славно! – засмеялся Всеволод. – Люблю я так бить!

– Мы не будем их бить! – возразил Иван.

Всеволод с Игорем удивленно уставились на спутника.

– Мы будем их карать! – сказал князь. – Казнить! Запомните, брате, и дружинам своим передайте: половцев – сечь! Никакого полона! Кто остановится, чтоб пленника вязать, подлечу и камнем брошу. Ясно?

Братья снова кивнули. Без большой охоты, но дружно.

Кончак проснулся в дурном настроении. Ныла спина, саднило в низу живота – сказывались годы, проведенные в седле. Даже самый бедный степняк не ходит пешком, что говорить о повелителе орд? Раскоряченные ноги, согнутая спина и отросший живот – неизбежная плата за удобство. Хана вдобавок одолевали стариковские болезни – те самые, которых, чем дольше живешь, тем больше цепляется. Ежели со спиной и ногами ничего поделать было нельзя, то жжение в животе проходило после совокупления с женщиной. Ее привели Кончаку прошлым вечером – такую, каких хан любил. Светловолосую, пышнотелую, с большой грудью и широкими бедрами. Кончак велел полонянку раздеть и цокал языком, разглядывая женщину. Повинуясь жесту повелителя, стражи ушли, а хан в предвкушении сладкой ночи потащил с себя халат…