Связанный честью - Браун Сандра - Страница 47

Декстеры сразу встревожились, видя, какая она бледная и измученная, и попытались уговорить ее отдохнуть в отеле. Но Эйслин стоически отказалась. Однако им удалось убедить ее перекусить едой из больничного кафетерия. Они принесли по подносу ей и Лукасу.

Они заканчивали завтрак в комнате ожидания, как вдруг Лукас поднял голову. Он сердито бросил салфетку и встал, толкнув столик ногой.

– Кто их позвал? – грубо поинтересовался он, явно не заботясь, что их слышит приближающаяся пара.

– Я.

У Эйслин дрожал не только голос, но и колени, когда она встала и посмотрела в лицо своему разъяренному мужу. А потом и родителям, с которыми она ни разу не разговаривала после свадьбы.

– Мама, папа. – Она пошла им навстречу. – Спасибо, что приехали.

Эндрюсы, казалось, понятия не имели, что сказать. Эленор играла костяной ручкой своей сумочки, а Уиллард глядел куда угодно, но не на дочь и зятя.

– Мы подумали, что можем сделать хотя бы это. – Эленор прервала неприятно затянувшееся молчание. – Нам очень жаль, что мальчик заболел.

– Эйслин, тебе что-нибудь нужно? Деньги? – предложил Уиллард.

Лукас грязно выругался и ушел, по дороге зацепив его плечом.

– Нет, спасибо, папа, – тихо ответила Эйслин.

Ей было стыдно, что ее родители все проблемы пытаются решить деньгами, но она их простила. Ей было легче от их присутствия, а, учитывая их нетерпимость, большего она и не могла от них ожидать.

Элис шагнула вперед, избавляя ее от неловкой ситуации:

– Меня зовут Элис Декстер, я тоже бабушка Тони. Пожалуйста, простите моего сына за грубое поведение. Он очень расстроен.

Она говорила мягким негромким голосом. Отношение Элис произвело впечатление на Эйслин еще в хогане. Она ни разу не слышала от нее ни предубеждения, ни осуждения. Та прямо смотрела на Эленор, платье которой стоило столько, сколько она сама тратила на одежду за несколько лет. Элис никогда не проявляла враждебности и не позволила бы другой женщине себя запугивать. Она протянула ей руку.

– Познакомьтесь с моим мужем, Джином Декстером, доктором медицины.

Эйслин предоставила им разговаривать вчетвером и двинулась на поиски Лукаса. Он стоял у окна в конце коридора. Он задумчиво созерцал безоблачный день, и Эйслин подумала, что вот так он, наверное, смотрел в зарешеченное окно тюремной камеры. Для человека, который так любит бывать на свежем воздухе, это наверняка был сущий ад.

– Лукас? – Она увидела, как напряглись его плечи. И никакого другого ответа не дождалась. – Ты злишься, что я сообщила о Тони своим родителям?

– Мы в них не нуждаемся.

– Ты, может, и нет, а вот я – да.

Лукас развернулся на каблуках. Эйслин чуть не отшатнулась, увидев горящий в его глазах гнев. Он схватил ее за руку и потащил в комнату, которую им выделил персонал, но которой они до сих пор не пользовались. Аккуратно притворив тяжелую дверь, он с яростью набросился на Эйслин:

– Ты скучаешь по своим чертовым деньгам, верно? Да что с тобой?! Думаешь, я не смогу обеспечить своему сыну достойное лечение? Ты позвонила папочке, умоляя, чтобы он простил тебя за мезальянс, и попросила капнуть чуток с его чековой книжки?

– Лукас, я такого не заслужила! – Она дала ему такую пощечину, что у него откинулась голова.

Оскалив зубы, он снова повернулся к ней и замахнулся, чтобы отплатить тем же. Но на полдороге остановился.

Она бросилась на него и схватила за рубашку обеими руками:

– Давай! Ударь меня! Может, тогда я увижу, что ты жив, что ты не каменный. Я с радостью приму удар, если это заставит тебя проявить хоть какие-то чувства.

Он изумился, когда она ударила по его твердой груди побелевшими кулачками.

– Черт тебя побери, Лукас! Поговори со мной! Поори. Покричи. Открой мне свою боль. Я знаю, ты ее чувствуешь. Я знаю, что ты любишь Тони как никого на свете. Тебе больно, потому что он может умереть. Давай я побуду твоей боксерской грушей и звукоотражателем. Позволь мне разделить с тобой твое горе.

Она плакала, не обращая внимания на слезы, что катились ручьем. Она слизывала их с уголков губ.

– Ты слишком гордый, да? Тебя ничем не пронять. – Она тут же покачала головой, отрицая собственные слова. – Я знаю, что было и по-другому. Я слышала, как ты оплакивал Джозефа. Я видела твою боль. И те страдания не сравнятся с тем, что сейчас ты испытываешь из-за Тони. Твое дурацкое предубеждение отделяет тебя от остального мира, а не наоборот. Ты действительно такой бессердечный, что не будешь плакать даже у постели умирающего сына? Ты говоришь, что ни в ком не нуждаешься. Но это неправда, Лукас. Ты просто не признаешь этого. Когда я стала нуждаться в поддержке родителей, я проглотила гордость и позвонила им, без малейшей уверенности, что они вообще станут со мной разговаривать. Мне нужна вся возможная поддержка. Я не хочу переживать эту беду в одиночестве. И я буду умолять их остаться, даже если придется потерять лицо. Ты их высмеиваешь, но между вами больше общего, чем тебе кажется. Ты такой же холодный и упертый, как они. Только они, в отличие от тебя, смягчились. Они меня поддерживают, а ты нет.

Она еще сильнее вцепилась в его рубашку, чуть не порвав ее.

– Любишь ты меня или нет, но ты – мой муж. Ты мне нужен. Не смей отказывать мне в поддержке. Ты женился, потому что считал себя связанным честью или что-то в этом роде. Но разве это честь – бросить свою жену, когда ты ей нужнее всего? Если ты прольешь слезу вместе со мной, ты что, станешь от этого менее мужественным?

Она еще раз ударила его по щеке. И еще. По ее щекам градом катились слезы, срывались с подбородка.

– Плачь, черт тебя побери! Плачь!

У нее перехватило дыхание, когда он внезапно обнял ее и прижался лицом к плечу. Эйслин сначала даже не поняла, что ее горячее желание исполнилось. Но потом ощутила, как дрожат его плечи, и услышала всхлипы.

Она обхватила его за талию и прижала к себе. Он плакал и плакал. В конце концов ей стало тяжело его удерживать, и они опустились на пол, не разжимая объятий. Эйслин прижала его лицо к груди, прикрыла своим телом и стала нежно укачивать, как часто укачивала Тони. Она тоже плакала, слезы капали ему в волосы.

Боже, как же она любит его! До боли!

– Я хочу, чтобы наш малыш жил, – рыдал Лукас. – Ты не представляешь, что для меня было узнать о сыне. Я хочу, чтобы он жил. Я хочу, чтобы он знал меня. В детстве я так хотел, чтобы у меня был отец, Эйслин. Я хочу стать для Тони тем, о ком я только мечтал. – Он с силой прижался к ее плечу. – Неужели Господь может быть так жесток? Неужели он заберет у меня сына?

– Если его у нас заберут, я не вынесу твоей боли, Лукас. Я слишком тебя люблю.

Через некоторое время его слезы стихли, но он так и не отнял лица. Он поцеловал ее в мокрое от слез плечо и стал шептать ласковые слова – частью по-английски, а частью на языке, которого она пока не понимала.

– Я не хотел тебя любить.

– Я знаю, – тихо ответила она, пропуская его волосы между пальцев.

– Но я все равно люблю.

– И это я тоже знаю.

Он поднял голову и посмотрел на нее мокрыми от слез глазами:

– Знаешь?

Вместо ответа она сняла с его черных ресниц слезу, посмотрела на нее, потом на него и печально улыбнулась.

Этот пронзительный момент прервал осторожный стук в дверь. Их лица тут же утратили всякое выражение. Лукас встал и протянул руку Эйслин. Она доверчиво вложила пальцы в его ладонь, и он поставил ее на ноги, сильной рукой придерживая за талию. Они оба повернулись к двери, как в ожидании палача перед казнью.

– Войдите, – сказал Лукас.

Они думали, что это врач. Но в комнату вошел совсем другой человек. Начальник тюрьмы Диксон. Эйслин не узнала его, но узнал Лукас. Она поняла это, почувствовав, как он напрягся всем телом.

– Добрый день, мистер Грейвольф. Я знаю, что пришел не вовремя. – Заметив на их лицах следы слез, он явно смутился. – Я Диксон, начальник тюрьмы, в которой ваш муж был заключенным, – пояснил он Эйслин, поняв, что Лукас не собирается его представлять.