Джаханнам, или До встречи в Аду - Латынина Юлия Леонидовна - Страница 74

Кто? Баров не знал, но что-то подсказывало Даниле, что это вряд ли Артем Иванович Суриков. Люди Сурикова не станут палить по двухтысячетонному резервуару.

В спор хозяйствующих субъектов вмешалась третья сила, и что-то подсказывало Даниле Барову, что эта сила была отнюдь не хозяйствующей, не получающей кредитов в банках и не сводящей активы с пассивами, и что все шалости Артема Сурикова на предмет оплаты услуг несуществующего филиала «Мицубиси» просто бледнели на фоне потребностей третьей силы.

В поле было необыкновенно холодно. Щегольское кожаное пальто не могло заменить печки в бронированной утробе «Мерседеса». Трубопровод уходил вдаль.

Баров вспомнил, как зимой 1996-го в этом самом месте, неподалеку от маслоблока, нашли мертвого рабочего. Он залез под трубу и провертел дырочку, чтобы нацедить бензину. Но труба шла слишком близко к земле, и рабочий почти мгновенно задохнулся в бензиновых парах. Нашли его через три дня, когда оледеневший труп изгрызли собаки.

Они уже обогнули маслоблок, когда Дани предостерегающе поднял руку. Баров осторожно выглянул из-за угла.

Впереди, в сотне метров, стоял ремонтный грузовичок, и четверо рабочих сгружали с него заглушки. Рядом стояли трое людей в камуфляже и с автоматами. Автоматчики стояли к рабочим спиной, и было ясно, что рабочие с ними заодно. Просто одни работали, а другие – охраняли.

Карневич зачарованно глядел, как двое людей тащат по полю заглушку, когда Баров тронул его за рукав.

– Смотри, – сказал Баров, – они потушили факел.

Действительно, оба факела Кесаревского НПЗ, день и ночь сжигавшие на двухсотметровой высоте все, что не могли переварить установки рифайнинга и изомеризации, – потухли.

Баров молча смотрел на потухшие факела, а потом перевел взгляд туда, где возле газгольдера начиналась работа.

– Мы возвращаемся назад, – сказал Баров.

– Куда?

– К установкам первичной очистки.

– Зачем?

– Ты понимаешь, что они делают?

Карневич молчал.

– Ты плохо знаешь свой завод, – сказал Баров, – а вот у кого-то из наших гостей чертовски хорошее нефтехимическое образование.

За их спинами ощутимо грохнуло, и звезды заволокла новая порция черного дыма – это огонь перекинулся на второй резервуар.

Обмочившего штаны оператора уже выволокли в коридор, а генерал Рыдник все глядел в оцепенении на труп у своих ног.

Коротко прозвонил сотовый. Чеченец выслушал сообщение, выключил сотовый, вынул из него батарейку и выбросил в корзину для бумаг.

Двое чеченцев по-прежнему держали Рыдника на коленях. Один пригнул его плечи, одновременно зажав щиколотку тяжелым ботинком, другой держал генерала на прицеле. Тот, который держал Рыдника, стоял так, чтобы в случае необходимости не перекрывать линию огня, и генерал еще раз отметил про себя высокую степень подготовки этих людей.

Чеченец в маске подошел и стал перед Рыдником. Он стоял легко и расслаблено, ствол АК-74 указывал в пол.

– Завод захвачен полностью, – сказал боевик, – мы контролируем весь периметр. Любая попытка проникнуть за периметр повлечет за собой расстрел заложников. Любая попытка отбить одну или несколько установок кончится уничтожением установки. Мои люди уничтожили нефтебазы в Озлони и Дарьине. Они уничтожили также нефтебазу Охотского флота в Торшевке. В Озлони и Дарьине сгорели тридцать тысяч тонн нефтепродуктов. В Торшевке – семь тысяч. Сегодня пятнадцатое ноября, и на улице минус двенадцать градусов. При такой температуре город Кесарев потребляет в день пять тысяч тонн мазута. Если завод будет уничтожен или остановлен, то Кесарев замерзнет завтра. А весь Дальний Восток начнет замерзать через неделю. Если завтра в семь тридцать утра мне заплатят пять миллионов долларов, то в семь тридцать пять по расписанию я разрешу вертушке с мазутом отправиться на Торгушетскую ГРЭС.

Рыдник в изумлении вскинул голову. Тон чеченца оставался таким же непререкаемым, как во время прямого эфира, но содержание речи удивительно изменилось. Чеченец не говорил о свободе; он говорил о деньгах.

– В знак доброй воли и того, что мы можем договориться, – продолжал чеченец, – я отпускаю тебя. И двух тяжелораненых. После этого и до передачи денег никаких переговоров не будет. Никто не будет освобожден. Переведете деньги – сможете передать еду и лекарства. Переговоры со мной будешь вести ты. Ты все понял?

– Никаких переговоров на таких условиях не будет. Никто не будет платить деньги террористам, – ответил Рыдник.

– Россия всегда платила за похищения людей. И всегда это делалось негласно.

– Вранье.

Вместо ответа чеченец сорвал с головы шерстяную шапочку, и начальник УФСБ по Кесаревскому краю недоуменно вгляделся в седое, с тяжелыми военными морщинами лицо. Оно было совершенно незнакомо; более того, на улице, в толпе, Рыдник никогда не признал бы в этом худощавом седом человеке чеченца. Если бы не автомат в одной руке и не четки в другой, – странные четки с расплющенными пулями вместо бусин… Четки?! Сердце Рыдника споткнулось и пропустило один удар.

– Халид? – недоверчиво сказал генерал-майор ФСБ.

– Салам, Савелий Михайлович.

Рыдник закрыл глаза, а потом открыл. Халид все так же стоял перед ним, и дуло его автомата упиралось в пол. Другой чеченец, стоявший за спиной Рыдника, зашевелился, и его ботинок больно придавил щиколотку. Скорее кожей, чем глазами, Рыдник чувствовал направленный на него автомат.

– Тебя же убили, – тупо сказал генерал.

– И даже неоднократно. По данным твоего ведомства, меня убили двадцать шесть раз.

– Тебе никогда не уйти отсюда живым.

– Жаль. Потому что если я завтра погибну, то послезавтра по Си-Эн-Эн покажут пленку. О нашем с тобой совместном бизнесе. Начиная с торговли людьми и кончая организацией этого захвата.

Рыдник молчал.

– Ты будешь вести переговоры, – сказал чеченец, – и ты уговоришь заплатить мне деньги.

Халид осклабился и добавил:

– И конечно, как всегда, ты получишь обратно свои тридцать процентов.

Они шли пятнадцать минут, топча свежевыпавший неглубокий снег, и когда они достигли здания, Дани, шедший впереди, повелительно поднял руку.

Под сплетением труб стоял японский игрушечный грузовичок с открытым кузовом, и мягко падающий снег крутился в свете фар. В кузове стоял небольшой ящик, и человек в камуфляже, повернувшись к ним спиной, что-то делал с ящиком. Через плечо у человека висел АК-74. Дверь в операторскую, несмотря на пятнадцатиградусный мороз, была распахнута.

Дани, не оглядываясь на хозяина, сделал знак рукой, и Баров вместе с Карневичем поспешно отступили за угол.

Вдалеке заорала милицейская сирена, через минуту к ней присоединилась вторая, и еще одна.

Подождав минуты три, Баров вышел из-за угла. Грузовичок все так же мягко урчал. Человек в камуфляже лежал у переднего колеса животом вниз и лицом вверх. Он умер раньше, чем успел закрыть глаза, и зрачки его блестели в свете фар.

Данила подошел к покойнику, чтобы забрать у него автомат, и замер, глядя на то, что находилось внутри грузовичка.

Деревянный зеленый ящик со вспоротым боком был набит аккуратными четырехсотграммовыми брусками в желто-серой обвертке. Несколько таких брусков было вынуто и связано липкой лентой, и к ним был примотан радиовзрыватель, сделанный на базе радиостанции Kenwood: вместо динамиков провода были присоединены к электродетонатору, вставленному в специально проделанное фабричное отверстие в одном из брусков. Вся конструкция – шашки, детонатор и исполнительный прибор – была еще раз щедро обвязана зеленой изолентой, словно рождественский подарок под елкой.

Подрывник, видимо, готовился закрепить взрывчатку на сепараторе, когда ему свернули шею.

Данила подобрал автомат покойника и вошел в дверь.

Посереди комнаты лежал еще один труп, и из горла его торчала рукоять ножа. Двое операторов установки забились в угол и смотрели на Барова, как на привидение. Дани нигде не было видно. На столе была расстелена газетка, и на ней Баров заметил обрезки проводов и зеленой изоленты.