Белый ниндзя - ван Ластбадер Эрик - Страница 32

Шизей вздохнула, и он почувствовал, что событий, наполнявших этот последний час, будто и не происходило вовсе.

— Ты не бросишь меня, Кок, не бросишь, как другие, — сказала она. — Теперь я в этом уверена. — Она прижалась затылком к спинке софы и снова показалась Брэндингу такой маленькой девочкой, что у него даже сердце захолонуло. Ему захотелось взять ее на руки, успокоить ее, сказав, что все образуется.

Но он знал, что не станет этого делать. Чутье подсказывало ему, что они достигли состояния зыбкого равновесия, как две пылинки, плавающие в капле воды: в следующий момент будет ясно, в каком направлении они двинутся.

— Ты себе представить не можешь, Кок, насколько это важно для меня. — Ее пальцы теребили волосы, тащили за них, словно она хотела сделать себе больно. — После всего, что было... Мной играли... А я в самом деле любила... И была наказана за любовь.

Брэндинг смотрел на нее, будто видя впервые. Она как айсберг. Интересно, какая ее часть скрыта в темной и бурной глубине.

— Ты выжила, Шизей, — сказал он. — И это главное.

— Попадал ли ты когда-нибудь в западню? — она опять повернулась лицом. — Я попадала. — Она указала рукой на свою спину, где притаилось чудовище, ставшее ее частью. — Этот паук — возмездие мне... и моя награда.

Брэндинг опять почувствовал, что она ускользает от него, что ему удается только изредка увидеть проблески ее загадочной личности, как далекие зарницы, что они наблюдали в вечернем небе.

— Шизей, — промолвил он. — Я ничего не понимаю.

Она закрыла лицо руками и горько, как ребенок, заплакала. И голос ее, когда она наконец заговорила, заставил его вздрогнуть.

— Кок, — сказала она. — Молю Бога, чтобы ты никогда этого не понял.

Тандзан Нанги жил в необычайно просторном деревянном доме, построенном в начале века для одного знаменитого актера театра Кабуки и перешедший к Нанги после того, как актер попал в немилость.

Внушительное здание с широкими скатами крыши стояло посреди экстравагантного садика, где росли карликовые клены, декоративная вишня и японский кедр. Плоские камни, некоторые просто огромные, другие совсем маленькие, торчали из земли, окруженные зарослями азалии, рододендрона, папоротника. Все это создавало ощущение уюта и покоя. Между куртинками были проложены дорожки, над которыми был навес из прозрачного пластика, так что даже в дождливую погоду здесь можно было гулять.

Нанги сидел один, глядя сквозь оконное стекло на горбатую луну, прочно засевшую среди облаков цвета индиго.

В доме было тихо; пахло лимоном и немного сандалом. Нанги прихлебывал из чашки зеленый чай, который он сам заварил, вновь и вновь прокручивал в памяти свой недавний разговор с Жюстиной Линнер. Он был благодарен ей за то, что она вот так, в нарушение всех приличий, пришла повидаться с ним: она заставила его взглянуть в лицо ситуации, которая становилась все более пугающей.

Если Николас действительно превратился в белого ниндзя, это значило, что на него кто-то собирается напасть. Но кто и зачем? Нанги содрогнулся, подумав о том, что зло, вырвавшееся на свободу, возможно, прячется сейчас во тьме ночи, готовя убийство. Если, как он начинал подозревать, силы зла стягиваются вокруг него в кольцо, то только Николас мог бы спасти их всех. Но, судя по словам Жюстины, на него мало надежды.

Инстинкт подсказывал Нанги необходимость отступления. Полководец, оказавшись лицом к лицу с превосходящими силами противника, покидает поле боя. Вот и он теперь должен либо отступить, либо найти какие-то нестандартные способы переломить ход сражения в свою пользу. Лобовая атака приведет к катастрофе.

Нанги услышал позади себя слабый шум, но не повернул головы. Пахнуло расцветающим жасмином, и он наполнил чаем вторую чашку из тонкого фарфора.

Шурша своими шелками, Уми неслышными шагами прошла по татами и опустилась на колени перед столиком, принимая предложенную ей чашку зеленого чая. Чайная церемония пошла своим путем, а Нанги все время чувствовал на себе взгляд ее огромных черных глаз. Наконец Уми нарушила молчание.

— В постели так холодно без тебя. Мне снилось, что в доме поселился снежный буран. Я открыла глаза и увидела, что я одна.

Нанги улыбнулся в полутьме. Он привык к ее поэтической манере изъясняться. Уми — человек искусства, бывшая танцовщица, и какое бы средство для выражения своих мыслей она ни выбирала, всегда получалась масса подтекстов.

— Я не хотел тебя будить, — сказал он, понимая, что слово «буран» следует понимать как душевное волнение.

Не без торжественности она возложила свои руки ему на голову. Имя ее, Уми, означает море, и этим жестом она обычно его успокаивала, как бы опуская вниз, в водную колыбель человечества, в тихую прохладу вечного сумрака, где можно отдохнуть и подумать.

Нанги задумчиво проговорил:

— Музыку, которая в душе звучит, другой не слышит. И ты — та музыка.

Лицо Уми было совсем рядом.

— Это из книжки стихов Т. С. Элиота, которую ты мне подарил, когда мне было пятнадцать лет. Никто из западных писателей не поражал меня так, как он. В нем много света.

Это очень характерно для Уми, подумал он. Она ничего не забывает. Хотя ей сейчас только двадцать пять, но она втрое умнее ее сверстниц. Она ученица, которая доросла до учителя, даже не заметив, как это произошло. И что еще характерно для Уми, так это ее способность воспринимать самую суть любой философии на глубинном уровне и преломлять в своей душе, обогащая ее и расширяя собственные мифотворческие возможности. Она была сэнсэем мифа, мистики и даосизма.[11]

Уми взяла его руки в свои. Нанги чувствовал тепло, исходящее от ее ладоней, как застигнутый холодной ночью путник чувствует тепло света, струящегося из окна одинокой хижины, на которую он набрел.

Она так прекрасна и лицом и телом. Стройная, грациозная, сильная, как молодое деревце, которому не страшны ни ветры, ни дожди, ни снега.

— Тьма спустилась на землю, — говорила Уми, сжимая каждый из его пальцев по очереди. — Пустота и хаос. Зашатались устои мира. Женщина-Паук подает свои голос из ночи, и земная ось начинает качаться. Лед наступает.

Нанги знал, что она рассказывает ему миф американских индейцев хопи о гибели Второго Мира, на который Женщина-Паук наслала вечный лед своей Песней Творения. Обитатели этого мира сами навлекли на себя гибель своей греховностью.

Женщина-Паук подает свой голос, потому что зло в людских сердцах неистребимо. Вот что хотела сказать Уми. Нанги почувствовал, что у него мурашки пробежали по телу. Необычайно злобный враг избрал своей мишенью Николаса. Страх заполнил сознание Нанги. Он хотел помолиться Богу, но не мог. Его собственные грехи лишили его силы. С ужасом он почувствовал, что так же бесполезен, как и Николас. Раньше ему казалось, что утеря им веры — следствие того, что он отброшен в сторону какими-то стихийными силами. Теперь он понял, что он в эпицентре действия этих сил.

Великий Боже, думал он, не дай нам погибнуть.

Будто прочитав его мысли, Уми сказала: — Хотя Путь Вещей известен, зло живет вопреки ему, будто противопоставляя ему собственную мудрость.

Под Путем Вещей она имеет в виду «дао», перекликающееся с учением Гераклита. В знаниях древних молено черпать силы, думал Нанги. От мыслей о Гераклите он перешел к «Искусству войны» Сун Цзы, а затем и к «Учири» Ягйу Муненори — умственной установке, к которой следует прибегать, когда тебя загнали в угол. В такие мгновения твой меч и твой ум должны быть едины. Синтез материи и духа: «дао».

Так он победил хаос, порожденный в нем страхом, и заставил себя вернуться к действительности. С одной стороны, Николас стал белым ниндзя. С другой стороны, его партнерские узы с Николасом поставлены под угрозу происками «Нами» и ее эмиссара Икузы. Интересно, это две разные атаки, за которыми стоят не связанные друг с другом силы, или же это нападение одного врача, но с двух направлений?