Тайна острова Химер - Жамэ Николь - Страница 55

Она собралась положить трубку, но вздрогнула при словах собеседницы:

— Как это нет?.. Объяснись!.. Ты не можешь мне… Понятно, да, сейчас приеду.

Она положила трубку. Потрясенная, она провела ладонью по лицу, бормоча что-то непонятное, потом набрала две цифры и приказала шоферу подать машину.

В холле, сгорая от нетерпения, она громко позвала замешкавшегося водителя.

А на лестнице, как раз над ней, ПМ слушал, как она отчитывает шофера и велит ему как можно быстрее отвезти ее в монастырь. Он мгновенно спустился и незаметно выскользнул во двор.

Наконец-то ему представился долгожданный случай тайно проникнуть к сестрам! Его первая попытка провалилась, когда накануне он с большим трудом взобрался на монастырскую стену. Он тяжело свалился в сад древнего аббатства прямо под ноги дородной монахини, которая угрожающе посмотрела на него, затем крепко ухватила за руку и потащила к выходу.

Когда монастырские ворота открылись, пропуская машину с сидящей на заднем сиденье Луизой, никто и не подумал обыскать багажник.

Ворота закрылись, Клеманс помогла Луизе выйти из машины. Когда они скрылись в здании, крышка багажника слегка приоткрылась. ПМ какое-то время выжидал, прислушиваясь, затем вылез и, пригнувшись, побежал к часовне.

Марк рухнул в объятия Мари. Она дала ему излить свое горе, потом велела принести ему в библиотеку чай, всячески оттягивая момент, когда он должен оказаться один в комнате, где вещи Элен еще больше будут указывать на ее безвозвратное отсутствие.

Горе Марка, контрастирующее с холодностью его сына, вновь пробудило сомнения Мари. Он почувствовал это и попытался вместе с ней понять, что случилось с Лукасом.

Мари призналась, что очень беспокоится за своего мужа. Ей тоже были непонятны изменения, которые, как она видела, происходили в нем почти ежедневно.

— У него бывают провалы памяти, он становится раздражительным, все более агрессивным, с приступами жестокости, которой я в нем не замечала за год совместной жизни.

— Он почти отдалился от меня, — эхом отозвался Марк. — В нем нет прежней нежности. Он злится на меня за то, что я якобы скрыл от него правду… И я думаю, что он так и не простил матери историю с тем братом-близнецом, который погиб из-за того, что хотел встретиться с ним. Все это, конечно, окончательно вывело его из равновесия.

В наступившем после этого молчании витало общее для них ощущение того, что, несмотря на все усилия понять и оправдать Лукаса, что-то в нем постоянно ускользало от них. Марк постарался приглушить тревогу Мари:

— Ему очень трудно, страдание меняет его, он очень нуждается в твоей помощи, я в этом уверен.

Мари набрала на мобильнике номер мужа.

Лукас шагал по тропинке через густой лес острова Химер. Впереди показалось озеро. Вблизи он различил фигуры двух жандармов, стоявших на посту. От скуки они топтались на месте. Завибрировал его мобильник. Бросив взгляд на экран, он увидел появившееся на нем имя: Мари. Не ответив, он отключил телефон. Продолжив спокойно идти, он поравнялся с коллегами и поздоровался.

— Я побуду здесь какое-то время, мне надо поразмышлять. Так что я сменяю вас, возвращайтесь часа через полтора, идет?

Те не заставили себя упрашивать и с довольными лицами обрадованно согласились уйти с этого неприветливого места. Они поблагодарили Ферсена и поспешили к служебной машине, чтобы отправиться в ближайший от перешейка паб.

Лукас встал на краю озера и начал пристально вглядываться в темную воду. Странный огонек зажегся в его глазах. Убедившись, что машина жандармерии исчезла из виду, он решительным шагом пошел вокруг озера.

Несколькими минутами позже он уже смотрел на свое отражение в зеркале абсолютно белой ванной комнаты, в которой не было ни одного оконца.

Он зачесал мокрые волосы на затылок, удовлетворенно улыбнулся своему отражению, затем повернулся и прошел в смежную комнату.

В просторном без окон помещении не было ничего лишнего, внимание привлекали только две стены. Одна была почти целиком закрыта стеллажами, уставленными книгами — самыми разными и разного формата, на другой было что-то вроде экспозиции технических устройств на кронштейнах, новейшие стерео- и видеосистемы, компьютеры…

Лукас пересек комнату с легкостью, указывающей, что здесь ему все знакомо. Он направился к другому концу помещения, где в глубине алькова угадывалась жилая часть.

Остановившись на пороге и засунув руки в карманы, он не отрываясь смотрел на большое вращающееся кресло, стоявшее к нему спинкой. Ледяное выражение его лица, на котором заиграла горделивая улыбка, ясно говорило о каком-то садистском веселье. Он приблизился к креслу, толчком ноги заставив его повернуться.

Перед ним оказался мужчина, дряблый, апатичный, с прилипшими к потному лбу каштановыми прядками волос. Он поднял на него отупевшие глаза.

Их черты были идеально схожи, но на лице одного читалось трогательное бессилие, в то время как вся внешность другого выражала твердую надменность. Последний, подняв своего двойника, встряхнул его, грубо бросил обратно в кресло и с жестокой усмешкой спросил:

— Как поживаешь, Лукас Ферсен?

23

Он явно боролся с собой, чтобы сделать сосредоточенным взгляд, ставший расплывчатым от наркотиков, которыми я регулярно пичкал его в течение нескольких дней.

Через несколько секунд, самое большее через минуту, на него обрушится ужасающая правда. И тогда я смогу прочитать страх в его глазах, так похожих на мои, и наконец-то рассчитаюсь за все, что мне пришлось так долго выносить.

Сорок лет.

Сорок лет я провел здесь в одиночестве. И если бы не почти чудодейственное упрямство одного журналиста и не горсть огамов, я так и гнил бы в четырех стенах этой спрятанной от мира тайной тюрьмы.

Меня зовут Аксель Рейно.

Наш отец Жак, ученый, гениальный и одержимый исследователь, продолжил работы своего отца Жозефа по делению эмбриональной клетки.

Это были первые опыты с оплодотворением…

Наша мать послужила подопытным кроликом и произвела на свет тройню.

Трех абсолютно идентичных мальчиков — внешне по крайней мере.

Но очень быстро оказалось, что у двоих были серьезные отклонения в развитии. Пьер родился умственно отсталым, неспособным к взрослению и самостоятельной жизни. У меня же, наоборот, обнаружился чрезвычайный, почти дьявольский интеллект. Диагноз был окончательным: психопатологический тип, асоциальный, крайне опасный.

По диаметрально противоположным причинам оба мы стали нежелательными. Для общества. Для ближних, от которых мы отличались.

Для нашей матери.

О ней у меня не сохранилось никаких воспоминаний — я даже не уверен, что знал ее, хотя меня убеждали в обратном, — так же, как я не помню и третьего из нас.

Квентин.

Наверное, добрые феи склонились над его колыбелькой, и он единственный снискал милость нашей матери.

Единственный, кто обрел право на ее исключительную любовь.

Подобно Алой Королеве, заботившейся о защите своего любимца, эта чудовищная женщина решила заточить нас, Пьера и меня, на острове, оставив на попечение монахинь.

Дебильный, но совсем не злой Пьер жил в монастыре. Во время прилива остров становился его садом.

Я же с клеймом «жестокий и чрезвычайно опасный» был заточен в это подземное жилище, где мать Клеманс и сестра Анжела по очереди кормили меня два раза в сутки. Их не трогали мои крики, слезы или мольбы. Их невозможно было провести, растрогать или умилостивить.

Все последующие годы я утешался единственной мыслью, что мать сполна заплатила за свое злодеяние.

По крайней мере я так думал до тех пор, пока в прошлом году не узнал из газет, освещавших дело на Лендсене, о существовании Лукаса Ферсена.