Ночной позор - "GO-блин" - Страница 27

— Ты хайло не разевай, гопота подзаборная,— обрезал меня Закидон,— меня твои расклады не интересуют. Секи малину, не по делу не понтуйся, такова была директива. Аты, бык, в натуре, бока спорол, теперь стрелу желаешь на братву перекинуть. Попомни, кому ты всем обязан.

— Как скажешь, начальник…— сказал было я и прикусил язык. Вот так, вздумаешь слегка повыпендриваться, а тебя в твое же выпендривание носом и ткнут.

— Вы это, Шовенгас Анатольевич, извините, так оно просто получилось, я не хотел! Помидоры сами набросились. Денискинаса вот сожрали, аспиранта. Я сам еле ноги унес! Повезло, понимаете, они как…

— Это ты не мне рассказывать будешь,— отмахнулся Закидон.— Теперь слушай. Операция по этим помидорам развернута, сейчас там специалисты разбираются. Тебя я оттуда вырвать никак не могу, это вызовет подозрения. И так уже вокруг твоей особы слишком много лишнего внимания сосредоточено, а ты мне после еще пригодишься.

Так, интересненько, Шовенгас Анатольевич, для чего это вы меня решили приберечь?!

Точно, Закидон, мудила, какую-то свою игру затеял, и я в этой игре для чего-то ему понадобился. Ох, не нравится мне…

— …Окажешь содействие следствию, сам ни во что не лезь, веди себя тихо.

— Есть не высовываться, Шовенгас Анатольевич,— пролаял я.— Разрешите приступать?

— Ох, докривляешься ты. Свободен.

Я по-военному, через левую ногу, повернулся и строевым шагом двинулся к выходу: начиная с левой, ать-два! Левая рука, правая нога… Правая рука, левая нога, голову ровнее! Живот подобрать! Грудь вперед! Орел, молодчина!

Тут Закидон, видимо, слегка вспылил, и шпульнул мне пониже спины зарядом чистой положительной энергии. Я вылетел из кабинета, придерживаясь за пораженные области, пронесся через приемную и врезался в проходившего по коридору Рыбку, больно ушибившись головой о его железобетонную мускулатуру.

— Ты это чем качаешь? — спросил я, потирая шишку.— Слышал, что от химии страдает потенция?

— Я химию не жру,— соврал Рыбка.— Здоровый образ жизни, рациональное питание, упорные тренировки, упорядоченная половая жизнь…

Это он меня еще подкалывает! Подумаешь, что бабы у меня нету. Признался, понимаете, по пьяному делу, что ни одна мое общество дольше шестидесяти двух часов выдержать не смогла еще. Характер у меня такой, творческий. Так и убегали, бывало, среди ночи, одеялом обернувшись и обзывая меня всякими глупыми, неделикатными словами вроде «алкаш», «бабник», «козел» и «зануда».

В переводе на наш, человеческий язык это означает, что я иногда выпиваю, девушки на меня хорошо ведутся, однако совести во мне совсем нету и порядок я очень люблю, потому жить со мной рядом нет никаких сил.

— Семейная жизнь — для неудачников,— неуверенно сказал я.— В которых только одна и влюбилась, да и с той нельзя глаз спускать…

Рыбку это невинное изречение чем-то страшно оскорбило и он, чувствуя неспособность ответить словесно, решил отпустить мне плюху.

У этих мордоворотов на все один ответ. Нет бы заготовить аргументы, привести факты, подогнать философскую базу…

Прикрывая рукой свежий фонарь, чтобы не сильно сверкал в полумраке, я отправился в родимый отдел асептики и микробного дела.

Там полным ходом шли поминки Денискинаса, но я после всех душевных и физических травм был мало расположен пьянствовать, несмотря даже на настойчивые приглашения товарищей по оружию.

Завтра меня ожидал большой день.

После Лехиного вождения поездка в обыкновенной машине с обыкновенным водителем казалась бледным подобием настоящей езды.

После того как странную помидорную рощу не смог одолеть отряд опытных оперативников, верховные колдуны поняли, что дело пахнет керосином и решили самолично разобраться с происходящим.

Наш кортеж, конечно, не шел ни в какое сравнение с загородной прогулкой какого-нибудь народного депутата, но выглядел тоже очень внушительно, с флажками, мигалками и прочими облегчающими путешествие вещами.

Я сидел по старой памяти в одной машине с Уткой, Рыбкой и еще двумя магами, Сашей и Серюней. Серюня был весельчак и всю дорогу развлекал нас веселыми шутками, прибаутками и другими плодами своего остроумия.

Я только и мог, что кивать головой и в нужный момент улыбаться. У этих костоломов юмор какой-то…

— Объявление,— говорил Серюня внимательным слушателям.— Тридцать первого января спортзал не работает. Как будто я тридцать первого января в спортзал пойду! Я в гостях буду!

Произнес Серюня это с таким видом, что если бы не гости, то он обязательно отправился бы в тот день на тренировку.

Остальные, впрочем, дружно гахнули.

Эх, золотая рота…

Перед решительным боем с помидорами необходимо было занять плацдарм и вообще оттянуться по полной. Контролеры, похоже, воспринимали всю вылазку как пикник на лоне природы. Слышна была музыка, кто-то уже напился, тут и там летали бессвязные обрывки бессвязных заклинаний, носилась привлеченная ими мелкая нечисть.

Горстка неудачников была направлена обследовать злосчастную теплицу, в то время как остальные веселились, вкушая радостей молока и сена. Злосчастный директор, которого за экспериментирование сгоряча превратили в подстаканник, был временно расколдован и до вынесения решения по своему делу прикомандирован к ударной группе.

Меня тоже попытали немного, но, поскольку связно я ничего поведать не мог, отцепились, и теперь я от нечего делать таскался по деревне со своими приятелями.

Местным жителям для конспирации объяснили, что в их колхозе будет отпразднован день рождения известного в районе человека Петра Аскольдовича. Жители недоверчиво оглядели машины и прочее, для Петра Аскольдовича смотревшееся жидковато, но промолчали.

Мы с Уткой, Рыбкой и Серюней отправились искать себе место для ночлега.

Утка вежливо колотил в дверь первого попавшегося домика.

— Кто? — визгливо спросили с той стороны.

— Кто-кто… Селезень в пальто… — тихонько пробормотал остряк Серюня.

Мы с Рыбкой прыснули, а Утка, отчего-то рассвирепев, набросился на шутника с кулаками.

Между ними завязалась потасовка, из которой Утка вышел победителем. Серюня вздумал отыграться магией, но и здесь Утка оказался сильнее.

Выскочившая на шум бабка с дробовиком поглядела на извалявшегося в снегу оперативника и спросила участливо:

— Сынок, тебе не холодно?

— Не холодно,— ответил Утка с законной гордостью победителя.— Это Серюне, наверное, холодно.

В самом деле, закатанный в снежную бабу Серюня, когда мы извлекли его на свет божий, был совсем синий и лишь тихонько постукивал зубами. Утка спеленал его так, что даже пальцем оперативник пошевелить не мог, отчего и проморозился до самых косточек. С той поры он сделался куда серьезней и молчаливее. О чудесном преображении Серюни по Контролю ходили разнообразнейшие легенды, но только мы знали, куда подевалось его непревзойденное остроумие. Оно отморозилось.

Бойцы оперативного отдела показали себя отличнейшими постояльцами. В благодарность за самогон и вареную картошку они под самым носом у начальства сотворили три тонны угля, превысив таким образом лимит на добрые дела на целых сто восемнадцать процентов.

— Это что же мне теперь, себя штрафовать? — расслабленно говорил Утка, возлежа на печи. Бабке Марусе внушили, что уголь для нее выбили по регрессу.

— Хочешь, оштрафую? — предложил я.— Товарищ Утка, вы пойманы с поличным за…

— Не так,— поправил меня Рыбка.— Рано тебе еще в опера. Вот сперва школу милиции окончишь, затем в пэпээсниках годика три оттарабанишь и участковым свое отработаешь, вот тогда только и будет тебе оперативно уполномоченная служба, салага!

Пьяный боец, в жизни своей не одевавший милицейской формы, нес явную чушь. Скоро он, впрочем, перешел на международное положение нашей державы, коснулся мимоходом внутренней политики и принялся ругать Америку.

— Рыба, а ты, однако, большой пошляк,— икнул я,— в наше время говорить об Америке — большая пошлость…