Клетчатый тапир - Ларионова Ольга Николаевна - Страница 22

Интересно, а если бы она предложила добираться до пляжа, по-пластунски, командор и на это согласился бы с той же обреченной покорностью?

Она вопросительно глянула на Шэда, и он если и не угадал ее мысли дословно, то хорошо представил себе ее настроение:

— Все нормально, Барб. Стратегический разведчик должен быть джентльменом. К тому же, если быть справедливым, то надо отдать ей должное — ведь дура дурой, а прилетела ни свет ни заря, и вертолет посадила в трех километрах, и добиралась по пустынной дороге пешком, без оружия, а ведь знает… Пусть она покажет нам пару фокусов, пока батискаф не прибыл, а там, как вы любите говорить, — и на Матадор.

Они вышли на прибрежную полосу, и море устало засветилось им навстречу. Оно было ясным и спокойным, чересчур ясным и неправдоподобно спокойным — как лицо человека, о котором нельзя сказать, спит он или без сознания. Солнце, скрытое золотистой дымкой, не грело, и над пляжем висел странный, едва уловимый запах, вызывающий во рту вкус металла. Варвара последней поднялась по винтовой лесенке на крышу бывшего телятника, но в наблюдательную рубку не вошла — там и без нее народу хватало. Она присела прямо на прохладный пластик, положив сплетенные руки на колени, а подбородок — на руки. Из распахнутой дверцы доносился гул голосов, и она, как в давешнем сне, не могла угадать, где же там голос Гюрга.

А вот и журчащее сопрано: «Семнадцатый, семнадцатый…» Это же шифр вызова таксидермички! Ах да, там ее знаменитая аппаратура, «Соллер» или как там еще. «Семнадцатый, вызываю робота Пегас-одна-вторая… Пегас? Включайте аппарат „Соллер“, кадр номер один… Командор, а ваше подводное чудовище не проявит каких-нибудь неожиданных эмоций при виде стеллереныша?» — «Во-первых, он уже три дня никак себя не проявляет; во-вторых, это не чудовище, а механизм, а в-третьих, эмоции свойственны только живым существам». — «А разве он… не живой?» — «Скажем так: разумный, но не живой». — «О, смотрите, смотрите, заработал…»

Варвара вытянула шею — ничего она не увидела, только у кромки воды на гальке лежал теленок. Знакомый теленок. Тот самый теленок, которого она передала Параскиву в день их знакомства… Но ведь они оба, и Параскив, и теленок, уже на космодроме, и к тому же, малыш должен был подрасти…

«Эффект усиливается еще и тем, что изображение двустороннее — с моря вы увидели бы ту же картину. Иллюзия полная, не правда ли? А теперь изменение масштаба… Пегас, снимок номер два!»

Теперь Варвара поняла, почему теленок показался ей таким знакомым, — это же были ее собственные снимки! Как это она забыла, что сама разрешила Маре пользоваться всем, что найдется в лаборатории. И нашлось… Следующим был овцеволк, вернее, целая семерка этих нелепых зверей, причем первый был величиной со слоненка, а последний — как морская свинка. Все они печально разглядывали агатовую гальку, которая не могла удовлетворить ни первую, ни вторую составляющую этих неудобосочетаемых существ.

«Третий кадр — разномасштабные проекции, разнесенные в пространстве сколь угодно далеко. Пегас!..»

Это был самый удачный ее снимок — Степка, которого, как любого нормального ребенка, кидали в воду, и она снизу поймала момент, когда малыш вскинул ручонки и счастливо засмеялся. Таким он и появился — в десяти, двадцати, пятидесяти проекциях, самых различных размеров и в абсолютно неожиданных точках; он как будто стоял на своих косолапых ножках и был готов ринуться куда-то вперед, в море, которое ему по колено…

Да, снимок был превосходный. Но эта орава разнокалиберных малышей производила почему-то совсем противоположное впечатление. Варвара медленно поднялась. Это даже не орава. Это стая. И если смотреть со стороны моря — стая, готовая к нападению.

Она почувствовала, что ей плохо, и поспешно отступила от края. Наткнулась на дверцу. Вниз. Скорее. Металл во рту. Стук в висках. Разве она на глубине? Нет. Это наваждение. Справиться. Не поддаваться. Это просто предельная степень омерзения, потому что из детей нельзя делать стаю, пусть даже призрачную. И море…

Море поднималось навстречу небу. Оно вспухало, как готовящееся закипеть молоко, и было таким же белым, ни одной крупицы привычного янтаря.

Море стало седым.

Варвара пыталась крикнуть, но только беззвучно шевелила губами, а они присыхали к зубам и при каждом движении трескались, и висящая в воздухе соль тут же въедалась в них, так что скулы сводило от боли. Но сильнее всего был ужас перед надвигающимся безумием — она вдруг перестала понимать, что же ей чудится, а что существует на самом деле. Ведь не могли все остальные не видеть этого страшного, беззвучного бунта белой воды, — значит, это ей только кажется, и надвигающийся вал, и кошмарные шеренги вздыбленных младенцев…

— Стоп! — крикнул Гюрг. — Прекратить подачу изображений! Нет, никакого наваждения не было. Все нормально. И надвигающийся вал — страшновато, но вполне реально. Никакого сумасшествия. А с остальным Гюрг справится.

Она медленно выдыхала судорожно набранный воздух и поглядывала вниз, на полупросвечивающие ребячьи изваяния — сейчас вы, милые мои, растаете, и больше ни-ког-да…

— Гюрг, связи нет! — пискнула Мара Миностра.

— Быть не может. Семнадцатый, семнадцатый, робот Пегас-одна-вторая, на связь! Прекратить использование аппаратуры «Соллер»! Обесточить помещение таксидермической лаборатории!

Младенцы стояли непоколебимо, словно были изваяны, из гранита, а не света и воздуха.

— Бесполезно, Гюрг! Связи нет ни с кем — робот нас не слышит… — это уже запаниковали стратеги.

Она скользнула вниз по винтовой лестнице, радуясь тому, что не надо подыматься вверх, — ноги дрожали. Выскочила на прибрежную гальку и невольно запнулась — изображения злосчастного Степки высились, как сфинксы. Стараясь не глядеть в сторону моря, она побежала влево, к тропинке, протоптанной сквозь заросли прямо к ее лабораторному корпусу. Она не оглядывалась и пока еще не слышала рева и грохота воды, но уже знала, что опаздывает; ко всему еще и эти циклопические пупсы, которых надо обегать, и ноги вязнут, как никогда, и так обидно, так глупо… Она споткнулась, и в тот же миг ее подхватили и резко дернули вбок, обратно к морю — она задохнулась от неожиданности и даже не сразу поняла, что это был командор, который, подхватив ее на руки, мчался к метеовышке. «Я его не узнала… Как я могла его не узнать?» — стучало у нее в голове.

Крутой утес, ограничивающий пляж с правой стороны, был обозначен стандартным ласточкиным гнездом — пристанищем метеорологов. Учитывая изобилие и разнообразие молний на этом побережьи, строители обеспечили здесь тройную защиту, но ведь до нее надо было еще добраться. Гюрг локтем вдавил клавишу подъемника — ни сигнальной лампы, ни гудения. Не работает. Варвара трепыхнулась, как большая рыба, схватилась за металлические поручни лестницы и потянула Гюрга за собой. Утес заслонял от них море, но шум уже надвигался, уже летели, цепляясь за каменные уступы, клочья пены, и нарастало ощущение холода и пустоты, словно кто-то откачивал воздух; до дверцы оставалось метра четыре, когда грохнуло, и скала шатнулась, но основной напор воды она приняла на себя, так что теперь нужно было только удержаться на ступенях и не сорваться. Справа и слева со свистом хлестали закручивающиеся бешеные струи, и Варвара подумала, что Гюргу придется хуже, чем ей, и тут уже ничего не стало видно, одна вода, бьющая со всех сторон, пытающаяся оторвать их от спасительного камня, и что-то уже рушилось, и промелькнул какой-то трос, и Варваре удалось уцепиться за него, а потом вода поднялась снизу и захлестнула их с головой.

Она почувствовала, как Гюрг дернулся вверх, — инстинктивное желание всплыть; она ничего не успела сказать ему, да и сейчас в этой мутной, пенистой круговерти невозможно было подать хоть какой-то знак, и она просто прижала его руки к перилам, чтобы он не отцепился от спасительной опоры, и зубами впилась в канат, пытаясь перекинуть его себе за плечи, — и тут вся масса воды резко ухнула вниз, и их рвануло так, что хрустнуло в плечах, и надо было не соскользнуть, не оторваться от лестницы, а Гюрг еще, похоже, не очень-то был в себе — наглотался; она прижимала его к ступеням вышки, не в силах даже повернуть голову и посмотреть назад, на беснующуюся воду, уже подмявшую под себя беззащитную зеленую полоску и вломившуюся в хрупкие коробочки человечьего жилья.