От Каира до Стамбула. Путешествие по Ближнему Востоку - Мортон Генри Воллам - Страница 21

Построили церкви, в которые монахи ходили по воскресеньям. Вкусив обычной пищи, они спешили возвратиться в свои кельи и осуществлять собственный план спасения души. В V веке, когда нередки были набеги местных племен, построили башни, предшественницы современных касров, где монахи скрывались в случае опасности.

Следующая стадия строительства монастырей приходится на IX век, когда набеги участились, а потом приобрели регулярный характер. Тогда начали возводить укрепленные стены вокруг церквей и башен. В этот период монахи постоянно подвергались такой опасности, что просто вынуждены были сбиваться в общины, чтобы вместе прятаться за стенами монастырей.

Мне потребовалось какое-то время, чтобы понять, что все нелестные характеристики современного коптского монаха («грязный», «ленивый», «никчемный» — вот слова, которые обычно употребляются) — это пережитки взглядов на монашество, существовавших восемнадцать веков назад. Идеал современного коптского монаха, как и его древних предшественников в IV веке, — спасаться в одиночку. Он заинтересован в спасении только своей собственной души. Такие убеждения вряд ли заслужат похвалу большинства людей.

Сама скудость монашеского быта, отпугивающая и отталкивающая западных христиан, находится в полном соответствии с убеждениями первых отшельников. Когда благочестивая женщина Мелания увидела, как молодой дьякон, впоследствии ставший епископом Аскалона, моет руки и ноги, чтобы освежиться в знойный день, она неодобрительно вымолвила: «Поверь, сын мой, мне шестьдесят, и с тех пор, как ношу монашескую одежду, я ни разу не омочила в воде более, чем кончики пальцев, никогда не умывала лица, не мыла ног, ни других частей тела. Хотя я приобрела множество болезней и врачи убеждали меня мыться, я ни разу не согласилась и не позволила воде коснуться моего тела; и никогда не спала я на кровати и не подкладывала под голову ничего, кроме соломы».

Отшельники верили, что чем грязнее становится тело, тем чище делается душа. Муки, на которые обрекали себя отшельники — столпничество, подвиги Макария, отдавшего свое тело на растерзание комарам, и множество других терзаний и унижений, добровольно принимаемых монахами, — все это было для того, чтобы унизить тело и возвысить душу. Мы на Западе давно утратили эту древнюю связь между грязью и святостью, существовавшую в сознании отцов-пустынников, но мне кажется, что в коптских монастырях эта традиция сохранена. Наша максима «Чистоплотность угодна Богу» святому Антонию показалась бы гласом сатаны! И пока мы не поймем этого, мы не перестанем зло и несправедливо упрекать восточных монахов. Всякий раз, когда мне доводилось с ними сталкиваться, я напоминал себе, что не вправе судить их по меркам современного западного мира.

Настоятель привел меня в прохладную темную церковь, похожую на огромную гробницу. Она посвящена Деве Марии и стоит на месте древней церкви IV века. Некоторые фрагменты древней церкви сохранились, хотя большая часть постройки относится, думаю, к VIII веку или к еще более позднему времени.

Свет проникал в маленькие окошки высоко под сводчатым потолком. Все здесь было подернуто не поддающейся описанию патиной веков. Все поседело от древности, как дерево седеет от лишайников. Престарелые монахи бродили по церкви подобно привидениям. В нефе был насыпан целый холм зерна высотой примерно в шесть футов. Монастырь получает пшеницу и растительное масло из Каира, вернее, из окрестностей Танты, что в дельте Нила.

Церковь, как это принято в коптских церквях, была разделена на отсеки деревянными ширмами, и в одном конце ее находились обычные три алтаря. Слева, в тихом уголке, мне показали тела святого Максима и святого Домация, зашитые в кожаные чехлы, а также мощи святого со странным именем «Моисей Разбойник».

Через дверь в конце церкви я вошел в святая святых: в центре стоял каменный стол более пятидесяти футов длиной и четырех футов шириной, сквозь окошки в сводчатом потолке проникал солнечный свет. Вдоль стола тянулась каменная скамья, а в торце комнаты я увидел каменный аналой. Это была трапезная, пыльная, грязная, с обшарпанными стенами. Стол завален кусками каменной соли и какими-то круглыми предметами, твердыми, как кирпич, — я решил, что это хлеб.

Когда я спросил об этом настоятеля, он тут же навязал мне пригоршню коричневых «камней», сказав, чтобы я размочил их в воде, как это делали монахи. Так поступал и святой Антоний шестнадцать веков назад, а святой Афанасий объясняет, что в Египте было принято печь хлеб на целый год вперед. Достойный удивления консерватизм: египетские монахи до сих пор едят этот черствый хлеб, посыпая его каменной солью, в точности так, как это делали первые отшельники.

Потом, пройдя по навесному мосту и поднявшись по массивной каменной лестнице, мы оказались в касре. Два этажа башни занимали комнаты со сводчатыми потолками, большей частью пустые, сильно нуждающиеся в ремонте. В них было темно, хоть глаз коли. Самое интересное из помещений — часовня Михаила Архангела; такая, как мне сказали, есть во всяком монастыре. На крыше — маленькая келья, построенная около двадцати лет назад для последнего из отшельников, монаха по имени Серабамум (производное от египетского Серап-Амон). Ему, как настоящему отшельнику, не подходила жизнь в монастыре, поэтому он жил в пещере в получасе ходьбы от Дейр эль-Барама. Он приходил в монастырь на Пасхальную неделю или на Рождество, что не улучшало монахам настроения, ибо в разговоры отшельник ни с кем не вступал и свободную келью занять отказывался, устраиваясь в башне. Случилось так, что во время одного из его кратких визитов вышел из строя небольшой насос, приобретенный в редкий момент хозяйственного рвения, и, к удивлению братии, гость оказался единственным человеком, способным починить его! Некоторые восприняли это как настоящее чудо. Продемонстрировав неожиданное знакомство с XX веком, Серабамум собрал свое тряпье и с явным облегчением сбежал обратно в IV век. Мне не удалось выяснить, случалось ли монахам и в дальнейшем приглашать его как водопроводчика или электрика.

Вся община проводила меня до ворот. Мне указали на дорогу до Бишой и эль-Сириани[5].

Глава девятая

Луксор

Я переправляюсь через Нил в Долину царей, вновь посещаю гробницу Тутанхамона и другие пирамиды. Беседую с шейхом Курны и наблюдаю закат над Нилом.

1

Поезд с белыми пульмановскими вагонами каждую ночь уходит из Каира на юг, в Луксор и Асуан.

Выглянув рано утром в окно поезда, я вижу, что мы исправно следуем вдоль достаточно высокой дамбы. Солнце высоко. Небо голубое. Деревни уже проснулись. Ослики быстро семенят, неся на спинах что-то округлое и громоздкое. Я замечаю лису — она крадется в свою нору по полосе, засаженной сахарным тростником. Женщины в широких, болтающихся на них одеждах идут к колодцам, неся кувшины на плече или на голове. В деревнях, сидя под пальмами у освещенных утренним солнцем стен домов, греются старики и молодые.

Не успеет теплый солнечный свет пролиться на Египет, как все здесь начинает протестовать, жаловаться и хныкать на разные голоса, напоминающие вздохи и стоны человека, несущего непосильный груз. Под ободранными навесами из пальмовых листьев медленно ходят по кругу быки; это хождение началось еще до того, как построили пирамиды, и вряд ли когда-нибудь кончится.

И вот они идут, сопя, не надеясь когда-нибудь прийти, жалобно пищат колеса сакиев, специальных водочерпательных устройств, вращаясь медленно, словно мельницы Господа, и некоторое количество подвешенных сосудов, опорожняясь, вносят свою мгновенную лепту в благоденствие этой земли.

Возможно, когда-нибудь ученые, покопавших в этих древних песках, которые столько могли бы рассказать, обнаружат плоский камень с высеченным на нем планом первого, самого простого сакия. Ахнув от восхищения, ученый на внятном языке иероглифов прочитает имя изобретателя — Хи-Атх Робин-Сон[6]. Ибо кто может сомневаться, что сакия, как и буйвол, — всего лишь шутка, которую приняли всерьез.