Рассказы для серьезных детей и несерьезных взрослых - Тополь Эдуард Владимирович - Страница 9

Но хотя я провел с этими гляциологами на Памире целый месяц и снял про них кино, я так и не узнал, почему летом в горах снег не тает. Я думаю, что сами эти ученые-гляциологи тоже этого не знают. Ведь если бы они узнали точный ответ на этот вопрос, что бы они дальше делали? За что бы им дальше зарплату платили? А? Поэтому, я уверен, они и сегодня лазают там, на Памире, изучают ледники, и работает у них в отряде мой музыкальный друг, осел по имени Йалка. Вот только кто ему сегодня песни поет? Ведь я-то в эмиграции…

1979–1980 гг.

Сонные истории

Я люблю спать. Я очень люблю спать. Я так люблю спать, что, наверное, я — Самый Большой Соня на Свете. Я могу спать где угодно, когда угодно, на чем угодно и даже с кем угодно. Например, один раз на Памире я спал со скорпионом. Скорпион залез ко мне в палатку, но я в темноте не разобрался, что это скорпион, что он может укусить меня и убить, и поэтому я себе спал, ни о чем не думал, и только утром, когда музыкальный осел Йалка разбудил меня своим дурацким криком «И-а! И-а!», я увидел, что рядом со мной спит самый настоящий скорпион.

Вы скажете, что это, мол, ерунда. Что, мол, такое может случиться с любым человеком. Любой человек может однажды утром проснуться и увидеть, что рядом с ним спит скорпион или еще кто-нибудь пострашней. Хорошо, я не спорю. Но кто может похвастаться, что он спал в рыбной ухе из осетрины? Ага, никто!

Тогда слушайте. Дело было на самом Крайнем Севере Советского Союза, на Ямальском полуострове, возле города Салехарда. Там было так холодно, что никакими градусниками уже нельзя было измерить температуру мороза. Поэтому температуру мы там определяли плевками. Честное слово. Это очень простой способ, сейчас я вас научу. Например, если вы плюнете на землю, и этот плевок по дороге замерзает и ударяется о землю, как кусочек льда, то это значит, что сейчас минус сорок пять градусов мороза или даже больше. А если ваш плевок по дороге к земле не успевает замерзнуть, то, значит, еще совсем тепло, всего каких-нибудь минус 35 или 40. Местные жители — ненцы, ездят там на оленях и в теплых шубах из оленьего меха, и эти шубы называются «малицы». На речке Оби, которая зимой вся замерзает и становится как огромное ледяное поле, они взрывают лед, делают в нем большие дырки, забрасывают сети и вытаскивают целые тонны самой замечательной и вкусной рыбы — нельму, осетрину, муксуна. И на таком морозе, когда даже слюна на лету замерзает, эта рыба в один момент становится мороженой, а потом ее на тракторе с прицепом везут на местный аэродром, грузят в самолеты и отвозят прямо в Москву, в Кремль, советскому правительству. Потому что это самая вкусная в мире закуска к водке — свежемороженая нельма, осетрина или муксун. Но они там не ловят столько рыбы, чтобы накормить всю советскую страну, поэтому вся советская страна кушает нототению и хека в томатном соусе, а правительство кушает муксуна и осетрину.

Ну вот, посмотрел я на эту северную жизнь, покатался на оленях, выпил с местными рыбаками-ненцами спирта со строганинкой из муксуна (это когда рыбу тонкими ломтиками настрогают) и решил, что пора мне в Москву, на материк возвращаться. А чем возвращаться? Пассажирские самолеты туда только раз в неделю прилетают, и то нерегулярно, поэтому пошел я к летчикам, которые рыбу возят на самолетах, и говорю: возьмите меня с собой в Москву, я уже по Москве соскучился. А они говорят: у нас, говорят, нет в самолете места, у нас весь самолет рыбой завален. Где, говорят, ты там сядешь? А я говорю, что я не сяду, а лягу. Я, говорю, на рыбе буду спать, потому что я — Самый Большой Соня на Свете и могу спать где угодно, на чем угодно и даже с кем угодно.

Ну, тогда они согласились. Залезай, говорят, в самолет, но смотри, у нас отопления нету. Чтобы нам рыбу не размораживать, мы не топим в самолете, так что там температура, как на улице, — минус сорок. Как бы ты не замерз. Ничего, говорю, не замерзну. Залез я в самолет, а там действительно огромные мешки с мороженой рыбой стоят друг к дружке тесно-тесно, и из них замороженные рыбьи пасти выглядывают с такими большими стеклянными глазами и заиндевевшими усами-плавниками. Мне даже страшно стало. Но я ничего, храбрюсь, возле самой кабины летчиков постелил на этих рыбьих мордах свою дубленку, укрылся летной меховой курткой, поджал под себя ноги в валенках и — уснул. Летим мы час. Летим мы два часа — я сплю. И снится мне замечательный сон. Как будто я плаваю в горячей ухе с ружьем для подводной охоты, а вокруг меня огромные вареные осетры проплывают и нельмы. А я стреляю в них из подводного ружья, насаживаю их себе на поясной ремень и дальше охочусь. И так я разохотился, что даже вспотел, даже жарко мне стало в этой ухе плавать. И от этой жары я проснулся. Смотрю — что такое? Я действительно в ухе сплю. Рыба подо мной вся разморозилась, целый мешок рыбы разморозился и сварился — прямо пар идет и пахнет вареной рыбой. Что такое, думаю? А оказывается, это летчики меня пожалели и, чтобы я не замерз, включили отопление прямо у меня под головой. Там как раз была такая дырка для подачи в самолет горячего воздуха от мотора, и вот весь этот ужасно горячий воздух сразу попадал на мороженую рыбу у меня под головой, и эта рыба, конечно, тут же становилась парная или вареная, но я себе продолжал спать как ни в чем не бывало и практически целый час спал в самой настоящей ухе!

Поэтому вы со мной не спорьте, я точно знаю, что я — Самый Большой Соня на Свете и могу заснуть в любом месте, при любых обстоятельствах, где бы и с кем я ни спал! Например, когда я служил в Советской Армии, я умел спать в строю. Скажем, если наша рота шла строем и пела песню: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди, солдат вернется, ты только жди!», я засыпал на втором куплете, я шел себе и спал под эту песню и просыпался уже возле казармы, когда действительно надо было идти спать. И я помню, что в этой Советской Армии со мной произошла моя самая замечательная сонная история. Сейчас я вам расскажу.

Дело в том, что солдаты в Советской Армии всегда голодные. Сколько бы ты ни съел в столовой каши с селедкой, через час опять хочешь кушать. Кто был в Советской Армии, тот не даст мне соврать: целый день там ходишь и думаешь: а где бы что-нибудь съесть? Особенно это бывает с солдатами, которые служат первый год. Они никак не могут привыкнуть, что их кормят на 32 копейки в день одной селедкой с картошкой или овсяной кашей. А что еще можно купить из еды для солдата, если ему полагается в день на питание только 32 копейки? Ну вот, поэтому первый год, пока привыкнешь не кушать, очень хочется кушать, и многим солдатам из нашего полка родители присылали деньги, чтобы мы в местном ларьке покупали еще какую-нибудь еду. А что было в нашем ларьке? Там были только белые батоны хлеба по восемнадцать копеек и банки со сгущенным молоком. И вот я и другие солдаты покупали в этом ларьке батоны и сгущенку, но днем у нас было столько воинских занятий — и политучеба, и строевая подготовка, и артиллерийские учения, — что совершенно некогда было покушать, да и офицеры нам не разрешали свою еду кушать, они говорили, что Советская Армия может сама своих солдат прокормить и нечего клянчить у родителей, чтобы они советских солдат подкармливали. Короче говоря, днем нам кушать эту сгущенку не удавалось. Поэтому мы ее кушали ночью. И выглядело это так: как только наступал отбой и старшина гасил в нашей казарме свет и уходил, каждый тихонько доставал из-под подушки припрятанные заранее батоны и банки со сгущенкой, ножом расковыривал в банке две дырочки и начинал сосать. Представьте себе такую большую казарму. Как зал, в ней рядами, как солдаты в строю, стоят двухэтажные солдатские койки, и на каждой койке в темноте, укрывшись еще с головой простыней, лежат молодые советские солдаты и сосут из банок сгущенку. Как телята в стойле. Или как дети в детском садике. И звук стоит такой, как будто сто человек целуются. А на самом деле никто не целуется, а просто все высасывают сгущеночку из банок.