Героев не убивают - Топильская Елена Валентиновна - Страница 35

— Сережа, а где мы едем?

— Ты все равно не знаешь, — с загадочной улыбкой ответил он. — Выспалась?

— Да-а, — протянула я. — Так ты… Ты специально катался по городу, пока я не высплюсь?!

Сергей пожал плечами:

— Отдохнула?

— И где мы катались?

— Да так… Ну что, домой тебя везти?

Я посмотрела на часы — получалось, что Сергей терпеливо катал меня, дожидаясь, пока я отдохну, лишних часа два. Я испытала к нему такую благодарность, что у меня слезы навернулись. Ровно через три минуты он тормознул у моего подъезда.

— До завтра? — сказала я, отворачиваясь, чтобы он не увидел моих мокрых глаз.

— Пока, — легко отозвался он. — Тебя до квартиры проводить?..

Поднимаясь по лестнице, я невесело думала о том, что все мои мужчины быстро привыкали к тому, что я — сильный человек (что им всем без исключения одновременно нравилось и безумно раздражало), и не давали мне возможности поплакать у них на груди: что в прямом, что в переносном смысле. Может, это и хорошо, но я устаю все время быть несгибаемой. Только мне много не надо: пять минут слабости — и все в порядке. И пусть лучше никто не знает, что у меня на душе. Придя к такому выводу, я почему-то обозлилась на всех своих прошлых спутников жизни и в который раз решила уйти с головой в работу.

Дверь квартиры я открывала под оглушительный телефонный трезвон.

Трезвон был междугородным. Я подбежала к телефону, схватила телефонную трубку и услышала английскую речь с итальянским акцентом. Пьетро, бурно выразив радость оттого, что снова слышит мой голос, спросил, как у меня дела, и услышав дежурный ответ — «все нормально» (не рассказывать же мне ему было, что я сегодня столкнулась нос к носу с убийцей и получила от него по шее), сообщил, что его друзья из Интерпола готовы переправить в Москву гильзы вместе с заключением экспертов. Англичане выявили отпечатки пальцев на трех гильзах, правда, папиллярные линии кое-где прерываются, но материал для сравнения годный. Мы договорились, что интерполовец, который повезет гильзы, из Москвы позвонит мне, и мы найдем способ их забрать. Пьетро изобразил жгучую ревность, еще немного пошутил и покаламбурил, и угрожающе предупредил, что у него скоро отпуск и он намерен провести его в северной стране России.

— У вас, наверное, холодно, бедненькая? — сочувственно спросил он.

— А у вас? Какая у вас температура?

— О, у нас пекло, двадцать семь градусов.

— Ну что ж, можешь приезжать греться в наши края из своей заснеженной Италии. У нас — тридцать два.

Распрощавшись с Пьетро, я некоторое время поразмышляла над тем, не помешает ли он мне с головой уйти в работу, но отвлеклась на собственное отражение в зеркале. Полоса на шее уже померкла, платочек мне завтра не понадобится, но шея все равно болела. Я решила не говорить об этом даже шефу, на фиг мне это надо — становиться потерпевшей по делу. Внутренний голос, почитающий УПК гораздо больше, чем я, правда, возразил мне, что, когда злодея поймают, он вполне может дать показания, как он мне врезал в доме Асатуряна. Но я уела свой внутренний голос доводом, что вот когда злодея поймаем, тогда можно и потерпевшей становиться.

Выпив кефиру и решив, что сегодня у меня был слишком тяжелый день, чтобы доделать постановления, которые я не успела отписать вчера, я улеглась в постель и вертелась в ней до утра. Меня жгло и корежило желание во что бы то ни стало найти изуродованного киллера, и я истязала свои бедные мозги, пытаясь додуматься, где и как поймать его раньше, чем наступит второе пришествие. И снова и снова перебирала все, что мы знаем о нем. Молодой парень, лет двадцати, хотя внешность может быть обманчива, и ему, возможно, под тридцать. Лицо изуродовано выстрелом или взрывом. Умеет стрелять из автомата, причем достаточно профессионально, раз ему поручают серьезные ликвидации, и он с ними успешно справляется. Во всяком случае, за последний год я не припомню покушений на убийство с использованием автомата, где потерпевший остался бы жив. Более того, я не припомню покушений с использованием автомата, где имелись бы свидетели, видевшие киллера с изуродованным лицом.

Поехали дальше. Водит машину, предположительно — сине-зеленую «девятку». Может, пойти в экзаменационный отдел ГИБДД и поспрашивать — не помнит ли кто из экзаменаторов молодого парня с изуродованным лицом? Путь не стопроцентный. Он мог права получать не в Питере, не на свою фамилию, мог вообще не получать, а купить, да мало ли что…

Нет, надо придумать что-то такое простое и в то же время эффективное. И еще надо понять, зачем он поперся на дачу Асатуряна, зная, что там кто-то есть.

Что он хотел оттуда забрать? Оружие? Оружия там не было. Боеприпасы? Вряд ли.

Он ведь знает, что его ищут, иначе он мог бы зайти на дачу как ни в чем не бывало и просто поинтересоваться — а что это мы там делаем?

Свои фотографии? Документы? Ценности? Судя по короткому промежутку времени между писком несчастного котенка и нанесенным мне ударом, у него просто не было возможности долго шарить по дому. Он сразу прошел в спальню, где я ковырялась в шкафу. Что же ему там было надо? Я знала точно, что в спальне не было ни оружия, ни документов. Зато…

Ну конечно! Я села в кровати. Деньги! В ящичке комода рядом со шкафом лежали деньги — перетянутые резинками пачки рублей и долларов. Войдя в спальню, я осмотрела ящички комода, еще прикинула, что там около десяти тысяч долларов и тысяч пятьдесят рублей, и оставила деньги там, где они были, собираясь вместе с Крушенковым пересчитать их и записать в протокол. А после того, как я получила удар по шее, я уже не помнила про деньги и не проверяла, остались ли они на месте.

Хорошо, значит, ему нужны деньги. То есть он скрывается от тех, кто послал его на убийство Асатуряна. Но не уезжает из города. Почему? Потому что денег не было? Я совсем запуталась. Эх, было бы в моем распоряжении человек сорок! Бригаду послать в училища и институты, еще одну бригаду — в отделения лицевой хирургии, еще одну — в военкоматы… Только где взять хотя бы троих человек, на которых я могу положиться, как на себя саму? Да, Лешка да еще пара-тройка оперов, но у них своей работы полно. А пока мы с Горчаковым будем обходить военкоматы да проверять владельцев синих и зеленых «девяток» — состаримся и умрем своей смертью.

Я проворочалась до утра, так ничего радикального и не придумав. Утром позвонила Крушенкову и договорилась встретиться с ним в ужасной забегаловке на полдороге между Большим домом и нашей прокуратурой. Туда мафия точно не ходит, любой приличный человек там бросится в глаза, поэтому там можно смело общаться, не опасаясь соглядатаев. Крушенков попросил высвистать туда и Кораблева.

Я пришла в кафе немного пораньше, поскольку собиралась позавтракать, чем Бог послал. Но Бог, видимо, не шибко хорошего мнения был об этой забегаловке и представить себе не мог, что я решу там поесть, поэтому не послал ничего такого, что я могла бы употребить без ущерба для здоровья. Вообще ассортимент блюд там был рассчитан исключительно на невзыскательного алкоголика, которому бормотуха уже начисто отбила обоняние: прокисшая капуста, свернувшаяся колбаса, яйца под майонезом. И это с раннего утра! Максимум, на что я решилась — заказать чашку кофе, хоть я кофе и не люблю; просто я рассудила, что из всего представленного здесь разнообразия кофе наименее губителен, поскольку должен состоять из воды и кофейного порошка. У меня любезно приняли заказ, долго выясняли, какой именно кофе я желаю — эспрессо, капуччино, по-турецки, по-бразильски и т. п. Заплатила я, как за кофе по-турецки, села за столик и с интересом наблюдала, как бармен полез на полку за банкой с растворимым кофе.

В принципе, я выпила бы и растворимый, но когда бармен принес мне чашку, я усомнилась — а кофе ли там, поскольку запаха кофейного не ощущалось и цветом он явно не вышел. Даже в полумраке забегаловки он внушал подозрения. Я рискнула спросить у бармена, уверен ли он в том, что это кофе? Бармен, не моргнув глазом, подтвердил — мол, кофе, а как же. Но не на ту напали, я же все-таки следователь. Я задала коварный вопрос — а если это кофе, то почему в чашке чаинки? Бармен с честью вышел из положения, без запинки ответив, что просто чашку плохо помыли.