На старой мельнице - Козлов Вильям Федорович - Страница 18

– Ой, плохо мне-е… Герои!

Серёга и Димка, оба смущённые, тоже поднялись.

– Ты знаешь, – сказал Серёга, – летучая мышь – скверная штука. Она может глаз вырвать… запутается в волосах и – нет глаза.

– Пойдёмте домой, а? – сказал Димка. – Мне ещё дров в избу наносить надо.

– Про Лесника в школе не трепать! – предупредил Стёпка. – Кто сболтнёт, – морду набью. Я вам по-товарищески рассказал…

Ребята гуськом вслед за Стёпкой направились по тропинке к лесу. С травы им на ноги брызгали холодные капли. Деревья расступились, пропустив их в лес. Тритон-Харитон оглянулся на Митькин дом, одиноко черневший на берегу, сказал:

– Поживёшь тут один в лесу с такой матерью – обалдеешь. 

15. ЧИРЕЙ

Всю ночь Митька не спал. Шея болела. Да так, что головой шевельнуть нельзя было. А утром обнаружил на шее чирей. Чуть-чуть поменьше кулака. Скособочилась Митькина голова в правую сторону. Кепку наденешь – валится. Зато болеть перестало. Только стучит внутри чирея: тук-тук-тук! Словно дятел долбит.

Ходит Митька по избе злой, голова на правом плече лежит. Обиднее всего – врач, наконец, на улицу разрешил выходить. А куда с таким чиреем пойдёшь? Кур смешить? Весь мир скособочился на одну сторону. Чтобы на небо посмотреть, надо, было чуть ли не на землю ложиться. Рыбу и то ловить нельзя: поплавка не видно.

Терпел-терпел Митька такое безобразие, а потом надоело. «Пойду в школу, – решил он. – Посмотрю, как там ребята живут…» Даже Огурец показался не таким уж противным. Если разобраться, – он сам, Митька, тоже хорош! Чуть что, так и норовит ткнуть Петьку в жабры. Нахлобучил Митька на голову кепку покрепче, надел серую куртку с блестящей «молнией» и отправился в путь.

– Куда? – остановила мать. – У тебя же чирей!

– Наплевать мне на чирей, – сказал Митька. – А вдруг он никогда не пройдёт? Так и буду век дома сидеть? Дверь из папиной комнаты приоткрылась, и в щели показалась сивая борода дяди Егора.

– Митрий, у меня к тебе дело есть, – сказал квартирант.

Дело! Знает Митька эти дела… Как пить дать, опять за свечками пошлёт. Будто нельзя при керосиновой лампе богу молиться. Не всё равно, что ли? Не пойдёт он за свечками. У него чирей!

Митька зашвырнул кепку под лавку. Сел на подоконник и стал смотреть в окно.

– Брат Митрий, – услышал он торжественный голос дяди Егора, – сказать, о чём ты думаешь?

Старший брат пододвинул к окну табуретку и сел рядом. Колени его равномерно постукивали друг о дружку. Митька вспомнил, что на одной ноге у него наколка: «Жизнь отдам за Марусю». Кто эта, интересно, Маруся?

– Ты думаешь, брат мой, о мирских делах… О школе. Верно я говорю?

«Вот чёрт бородатый! – ахнул про себя Митька. – Как это он отгадывает?»

Дядя Егор задумчиво погладил бороду, долгим взглядом посмотрел на Митьку.

– Не хотел я тебе рассказывать эту историю… А теперь расскажу… – Он с минуту помолчал, прикрыв глаза белыми ресницами, и продолжал: – Так вот, есть в нашей секте один человек. Когда-то давно он восстал против воли родителей и братьев по вере; и вместо того, чтобы богу служить, окунулся в мирскую суету. В школу стал ходить, в кино, в кабак… И что ты думаешь? Через год у него вырос горб.

– И сейчас горбатый? – спросил Митька, припоминая посетителей старой мельницы.

– Нет… Он раскаялся. Стал денно и нощно просить бога, чтобы его исцелил. И братья просили. И бог внял их молитвам. Простил. Горб стал уменьшаться и превратился в орех.

– Почему в орех?

– Чтобы этот человек всегда помнил о том, что бога гневить нельзя…

– А где этот человек?

– Здесь, – сказал дядя Егор. – Этот человек – я!

Митька сбоку заглядывал старшему брату в лицо, надеясь увидеть улыбку. Но дядя Егор был серьёзен. Глаза его ласково и печально смотрели на Митьку.

– Так не бывает, – сказал Митька. – Уж коли есть горб…

Дядя Егор задрал сзади рубаху, обнажив белую гладкую спину. Возле жирной волосатой лопатки темнел бугорок.

– Пощупай.

Митька осторожно дотронулся пальцем до круглой, твёрдой шишки. Точно, орех!

– О боге думай, брат Митрий... – Дядя Егор заправил рубаху в штаны и посмотрел на потолок. – Не поддавайся сатане, так ему и власти не будет над тобой!

Он почесал бороду и, помолчав, добавил:

– Вечером моление… Приходи.

– А… а что я буду делать?

– Молиться!

– Орать и на коленках ползать?

– Молиться!

– Я не умею!

– Научу… Запомни, брат Митрий, от бога отказаться – к сатане пристать. – Дядя Егор достал из кармана трёхрублёвку и протянул Митьке: – В сельмаг сходишь за свечками. На полтинник конфет купи.

Против конфет Митька не возражал, но не хотелось возиться со свечками, и сказал:

– Свечек в магазине больше нет. Все я в тот раз забрал. Ну, ей-богу!

Дядя Егор посмотрел ему в глаза и укоризненно покачал головой:

– Грех, брат Митрий, врать.

Всё-таки, чем без дела дома сидеть, – лучше за свечками идти. Митька взял деньги и двинулся к двери.

– А куда ты свечи положишь? – спросил дядя Егор.

– В бумагу заверну.

– В бумагу не годится, – сказал дядя Егор. – В портфель положи.

«Проверю-ка я его сейчас… – подумал Митька. Узнает про портфель?»

– Портфель я в речку бросил, – сказал он. – Зачем он мне теперь?

– Вот беда, – нахмурился старший брат. – Надо было тебе…

«Не узнал! – ликовал Митька. – Значит, не всё умеет отгадывать».

– На чердаке портфель… – улыбаясь, сказал он.

– Опять грешишь? Гляди…

– А что сказать, если спросят: зачем мне столько свечек? – перебил Митька.

– Скажи, у мамки поясницу ломит. Парафином лечит.

Митька остановился у двери и насмешливо посмотрел на старшего брата.

– Скажу – ночью на мельнице будем палить эти свечи. Врать-то грех!

Дядя Егор схватился за бороду и открыл рот. Но так ничего и не сказал. Митька несколько секунд полюбовался его вытянутой физиономией и, перешагнув через порог, захлопнул за собой дверь. 

16. ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА ШКОЛЬНОМ ДВОРЕ

Продавец на этот раз и вправду спросил, зачем Митьке столько свечей.

– Надо по хозяйству, – сказал Митька. – У нас электричества нет.

– А вы купите лампу и бидон керосину, – посоветовал продавец. – Дёшево и сердито…

– Купим, – пообещал Митька.

Он сложил свечи в портфель и стал закрывать. Не тут-то было. Ржавый замок не хотел защёлкиваться. А тащить пузатый портфель под мышкой было неудобно. Митька рассердился: поднял с дороги увесистый камень и хрястнул по замку. Замок сразу закрылся.

Вместо того чтобы идти домой и на ходу сосать конфеты, Митька направился к школе. Прижав лицо к забору, стал смотреть в окно своего класса. Сначала ничего было не видно, кроме забора, отражающегося в стёклах, потом в серой мгле, как на фотопластинке, проявились головы ребят, смутный силуэт учительницы и два полушария на карте, прикреплённой к доске. Головы двигались, наклонялись одна к другой, вертелись… Хорошо, когда голова вертится куда хочешь! А вот у него, у Митьки, голова на одном месте. И то не прямо, а на боку.

Вон длинная заострённая кверху голова Петьки-Огурца. За ней – Стёпкина. У Тритона-Харитона, как всегда, волосы торчат в разные стороны. Не крепким чаем их надо смачивать, а столярным клеем… А вон пустое место… Там сидел он, Митька. Ему вдруг до смерти захотелось быть в классе, среди ребят. Сидеть на своём законном месте и слушать учительницу. И зачем он тогда стал спорить? И всё началось из-за этой проклятой тундры! Про зверей и растительность не мог рассказать… Какая там растительность? Один мох-лишайник. И зверей-то раз – два и обчёлся. Эх, да что говорить!.. Теперь всё. Точка. Теперь он крещёный и в школу ходить ему не положено. На моления теперь ходить положено… Сегодня идти.

Чуть слышный донёсся из коридора школьный звонок. И в классе все головы сразу перепутались, перемешались. Теперь и не узнаешь, где Стёпкина, а где Огурца. Перемена. Широко распахнулись обе створки двери. Кто-то мячиком прямо с крыльца махнул во двор, где стоял турник и возвышались два толстых столба с перекладиной. Сверху свешивались верёвки и гладкая, отполированная ладонями до блеска жердь.