Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2 - Дюма Александр - Страница 67

Сэр Чарльз дал слово джентльмена стать супругом Эммы Лионна, как только достигнет своего совершеннолетия. Эмма согласилась уехать с ним и ждать.

Любовники и в самом деле вели себя как супруги, и после того, как они заручились словом отца, у них родились трое детей, которые могли быть узаконены после женитьбы.

Но в период этого сожительства изменения в министерстве привели к потере Гренвиллом своего служебного положения, приносившего им большую часть доходов. Это событие, к счастью, случилось лишь спустя три года, когда Эмма, усилиями лучших профессоров Лондона, делала невероятные успехи в музыке и рисовании. Кроме того, в совершенстве овладев родным языком, она выучила французский и итальянский. Она могла, подобно мисс Сиддонс, говорить стихами и достигла совершенства в искусстве пантомимы и позирования.

Несмотря на потери в доходах, Гренвилл не решался сокращать свои расходы, а вместо этого написал своему дяде, прося у него денег. Поначалу дядя удовлетворял каждую подобную его просьбу; но в конце концов однажды сэр Уильям Гамильтон ответил ему, что рассчитывает на несколько дней приехать в Лондон, чтобы изучить состояние дел своего племянника.

Слово изучить сильно напугало молодую пару: они почти одинаково желали и так же боялись приезда сэра Уильяма. Он явился внезапно, не предупредив их о дне своего возвращения в Лондон, и провел в нем восемь дней.

Все эти восемь дней сэр Уильям собирал информацию о своем племяннике, и все, к кому он обратился, не преминули заметить, что причина жизненных неурядиц и нужды его племянника — проститутка, родившая ему троих детей.

Эмма удалилась в свои покои, оставив своего любовника наедине с ero дядей, который предложил ему такой выбор: сейчас же оставить Эмму Лионна или отказаться от прав на наследство, единственно возможного источника его благополучия.

Потом он удалился, предоставив на раздумья и принятие решения три дня.

Теперь все их надежды были на Эмму: только ей было по силам раздобыть прощение для своего любовника и оценить, во сколько оно могло обойтись. И вместо того, чтобы одеться в соответствии со своим новым положением, она вспомнила об одеждах своей юности, о соломенной шляпе и грубом шерстяном платье; остальное должны были довершить ее слезы, ее улыбка, игра ее лица, ее нежность и ее голос.

Введенная к сэру Уильяму, она бросилась к его ногам; и то ли продуманным движением, то ли по случайности, но тесьма на ее шляпе развязалась и густые каштановые волосы упали на ее плечи.

Обольстительница была неподражаема в своей печали.

Старый археолог, прежде влюбленный лишь в мрамор Афин и в статуи Великой Греции, впервые видел живую красоту и ее торжество над холодной и бледной красотой греческих богинь Праксителя и Фидия. Любовь, которую он никак не хотел простить своему племяннику, теперь безжалостно вторглась и в его сердце и овладела его существом полностью, не оставив ни малейшей надежды на сопротивление.

Долги племянника, происхождение из низов, скандалы в жизни и публичная слава, продажность ее любви и даже дети, родившиеся от связи с его племянником, — сэр Уильям прощает все, но при одном условии: взамен Эмма будет принадлежать ему и предаст полному забвению свое прошлое и былой свой образ.

Триумф Эммы превзошел все ее ожидания; но на этот раз она настояла на своем: чтобы соединить свою жизнь с племянником, ей было достаточно одного обещания жениться; дяде она заявила, что поедет в Неаполь только законной супругой сэра Уильяма Гамильтона.

Сэр Уильям соглашался на все.

Красота Эммы произвела в Неаполе свое привычное действие: она не только ошеломляла, она и ослепляла.

Известный антиквар и любитель ценных камней, посол Великобритании, молочный брат и приятель Георга III, сэр Уильям собирал у себя высшее общество: политиков, людей науки и артистов. Эмме, которая сама была артисткой, было достаточно считанных дней, чтобы усвоить в науке и политике то, чего было вполне достаточно знать ей, и вскоре ее мнения и суждения стали законом для всех собравшихся в салоне сэра Уильяма.

Ее победы на этом не заканчивались. Едва она была представлена двору, как королева Мария-Каролина объявила ее своим ближайшим другом и не разлучалась с ней. Дочь Марии-Терезии не только показывалась повсюду на публике рядом с проституткой с Хеймаркета, прогуливалась с ней по улице Толеде и бульвару Кьяйя в одной карете и облачалась в одинаковые с ней наряды: после одной из вечеринок, на которой были воспроизведены все самые сладострастные и самые воспламеняющие позы античности, она велела передать сейчас же возгордившемуся от подобной милости сэру Уильяму, что лишь на следующий день ему вернет свою подругу, которую не может отпустить.

Среди событий, отзывавшихся ужасом для неаполитанского двора, появилась и начала возвышаться фигура Нельсона, защитника старых монархий. Его победа при Абукире вселила надежду в королей, хватавшихся за шатавшиеся на их головах короны. И среди них — Мария-Каролина, женщина неравнодушная к богатству, власти и славе, стремилась сохранить их любой ценой. Нет ничего удивительного в том, что она, призвав к себе на помощь все влияние, которое оказывала на подругу, в тот же вечер, в который привела ее к Нельсону, произнесла ключевую для деспотизма фразу: «Следует, чтобы этот человек принадлежал нам, а чтобы он нам принадлежал, следует, чтобы ты принадлежала ему».

Но было ли так трудно для леди Гамильтон сделать для своей подруги Марии-Каролины с адмиралом Горацио Нельсоном то же, что сделала она для своей подруги Фани Стронг с адмиралом Пейном?

Впрочем, для сына бедного пастора из Бернем-Торпа, человека который своим величием был обязан лишь собственной храбрости, а свОей славой — лишь собственному гению, это должно было стать великой наградой за все его увечья. Была бы большим воздаянием за все его ранения милость этого короля, и этой королевы, и этого двора, а божественное создание, которое он обожал, — наградой за все его победы.

LXXXIX

В КОТОРОЙ НАПОЛЕОН ПОНЯЛ, ЧТО ИНОГДА СЛОЖНЕЕ ПОДЧИНИТЬ СЕБЕ ЛЮДЕЙ, ЧЕМ ФОРТУНУ

Результаты чествований Нельсона известны.

Французский посол, в ярости от такой наглости, потребовал свои паспорта и уехал.

Король не желал доставлять французам удовольствия напасть первыми; с армией в шестьдесят пять тысяч человек он двинулся навстречу Шампионне, у которого было двенадцать тысяч, и в первом же столкновении дрался так, что бросился бежать и ни разу не остановился до самого Неаполя.

Шампионне преследовал его с тем пылом, который отличал республиканских генералов. Пять или шесть тысяч бездельников попробовали сделать то, что не удалось шестидесятипятитысячной королевской армии, противостояли французам и три дня защищали город, но в конце концов лишь прикрыли короля, королеву, а также английского посла и его жену.

Погрузившись на корабли, они бежали в Сицилию.

Чуть позже кардинал Руффо, с верительными грамотами короля и как его alter ego, вышел из Мессины, чтобы отвоевать Неаполь. В это время Бонапарт находился в Египте, запертый там после поражения его флота при Абукире, а французы, разбитые в Италии, утратили репутацию непобедимых.

Руффо отвоевал сначала Калабрию, затем Неаполь и остановился лишь на подступах к Риму.

Фердинанд вернулся в Неаполь, заранее отослав туда список из ста фамилий, которых приговорил к казни без суда.

Отставной адмирал Карачолло, как неаполитанский подданный, должен был встать на защиту своего короля. Это было единственное обвинение, которое можно было ему предъявить. Ни один трибунал не посмел бы осудить его; обязанности палача, за поцелуй Эммы и за улыбку королевы, взял на себя Нельсон.

Он схватил Карачолло в его убежище, где тот укрывался, бросил на борт «Громовержца», и здесь, наперекор всем правилам человечности, неаполитанский адмирал был повешен адмиралом английским на рее фок-мачты, точно обыкновенный пират[74].