История Петербурга в городском анекдоте - Синдаловский Наум Александрович - Страница 18

Смерть Крылова болью отозвалась не только в избранном литературном сообществе, но и в простом народе. Фольклор на это печальное событие отозвался немедленно.

Кукольник шел за гробом Крылова. К нему подошел прилично одетый господин с орденом.

— Позвольте узнать, кого хоронят?

— Министра народного просвещения, — сказал Кукольник.

— Как? Возможно ли? Разве граф Уваров скончался?

— Это не Уваров, а Иван Андреевич Крылов.

Господин посмотрел на Кукольника и заметил ему:

— Крылов был баснописец, а Уваров — министр.

— Это их просто смешивают: настоящим министром народного просвещения был Крылов, а Уваров писал басни в своих отчетах, — ответил Кукольник.

Притчей во языцех всего Петербурга был известный стихотворец, член Российской академии и общества «Беседы любителей русского слова», сенатор и действительный тайный советник, граф Дмитрий Иванович Хвостов. Случайных встреч с ним искренне боялись, а бывая в районе Сергиевской улицы (ныне — улица Чайковского), где проживал Хвостов, торопливо оглядывались по сторонам, нет ли поблизости знаменитой голубой кареты графа. Хвостов писал стихи. Но это был графоман в полном смысле этого слова. Его страсть к сочинению стихов уступала разве что страсти читать эти стихи каждому встречному. Он мог декламировать их у себя в доме, на так называемых литературных чтениях, на улице, встретив случайного знакомого, в коридорах Сената, во время коротких перерывов в работе. Он читал, позабыв о времени и погоде, совершенно не считаясь с желаниями несчастного слушателя. Покоя не было и домашним. В обязанности его секретарей входило обязательное утреннее слушанье его стихов. Говорят, секретари у него менялись не реже одного раза в год только потому, что мало кто мог выдержать это унылое чтение.

О Хвостове рассказывали анекдоты, которые могли оскорбить любого, однако на него самого они не действовали. Он искренне верил в свой «неувядающий гений» и называл себя «наперсником муз» и «мудролюбцем». Впрочем, было еще одно обстоятельство, которым гордился Хвостов. Он был женат на племяннице Александра Васильевича Суворова и никогда не забывал при случае этим похвастаться. Чаще всего это, что называется, выходило ему боком.

Хвостов сказал:

— Суворов мне родня, и я стихи плету.

— Полная биография в нескольких словах, — заметил Блудов, — тут в одном стихе все, чем гордиться может и стыдиться должен.

Мнение Хвостова о самом себе чаще всего не совпадало с мнением о нем окружающих. Неисправимого стихоплета называли не иначе как «Графов», производя это прозвище не от «графа», но от «графомана».

На старости Хвостов так ослабел, что его в порядочных домах перестали принимать, потому что он во время беседы, сам того не чувствуя, мочился под себя и пачкал кресла. По этому случаю Соболевский, а может быть, и Пушкин сказал:

С некоторыми оговорками в пушкинский круг можно включить и Михаила Юрьевича Лермонтова, хотя формально с Пушкиным он знаком не был. Скорее всего, просто не успел. Сложись жизнь Пушкина, да и самого Лермонтова, иначе, и можно не сомневаться, что встреча двух поэтов могла состояться.

Петербургский городской анекдот при жизни Лермонтова обошел его своим вниманием. Во всяком случае, мы не знаем ни одного анекдота о нем. И если бы не такое удивительное явление городской культуры, как современный детский, или школьный, фольклор, то фамилия Лермонтова вообще выпала бы из нашего повествования. К феномену школьного фольклора мы еще обратимся, а пока напомним, что в анекдоте использован известный факт лермонтовской биографии: с детства его воспитывала бабушка.

Лермонтов родился у бабушки в деревне, когда его родители жили в Петербурге.

Мы уже говорили, что в пушкинский круг попали не только его друзья и доброжелатели. Среди литературных противников Пушкина особое место занимают широко известные по кличке Братья-разбойники журналисты и писатели Николай Иванович Греч и Фаддей Венедиктович Булгарин. Происхождение коллективного прозвища двух журналистов и издателей фольклорная традиция связывает с Пушкиным. Будто бы однажды на одном обеде, увидев цензора Семенова, сидящего между Гречем и Булгариным, Пушкин воскликнул: «Ты, Семенов, точно Христос на Голгофе». Известно, что по обе стороны креста, на котором был распят Иисус Христос, стояли еще два креста с казненными на них разбойниками. Вторая их кличка среди петербургских литераторов была Грачи-разбойники. Она основана на созвучии названия птицы и фамилии одного из этих одиозных друзей.

Греч в течение десяти лет служил в петербургском цензурном комитете, а Булгарин, до 1825 г. исповедовавший весьма демократические либеральные взгляды, после восстания декабристов занял откровенно верноподданническую охранительную позицию и заслужил в Петербурге славу беспринципного литературного осведомителя Третьего отделения. С 1825 г. Булгарин совместно с Гречем начал издавать частную литературно-политическую газету исключительно реакционного толка «Северная пчела», которую Николай I в минуты откровенности называл: «моя газета».

Острие демократической критики в основном было направлено на Булгарина. Биография Булгарина путана, полна приключений и окрашена в авантюрные тона скандалов. Он был сыном польского шляхтича. Учился в Петербурге, служил в Уланском полку, в 1806 г. воевал против Наполеона; затем был уволен из армии «вследствие плохой аттестации». После этого Булгарин перебрался в Париж и вступил в Польский легион наполеоновской армии. В его составе участвовал в походе на Россию, но здесь был взят в плен русскими. После войны жил в Польше и Литве. С 1819 г. обосновался в Петербурге. Булгарин был неплохим журналистом, но в литературных кругах его презирали за беспринципность и сотрудничество с властями.

На похоронах Полевого, в церкви Николы Морского, Ф. В. Булгарин хотел было ухватиться за ручку гроба.

Присутствовавший при этом Каратыгин, оттолкнув его, сказал:

— Уж ты довольно поносил его при жизни.

Булгарин опубликовал в «Северной пчеле» балладу графини Ростопчиной «Насильный брак». Как оказалось, фигурирующий в балладе барон — это Россия, а насильно взятая жена — это Польша. Вышел большой шум. Николай I готов был запретить Булгарину издание журнала. Шеф жандармов Орлов пытался объяснить царю, что Булгарин не понял заложенного в стихах смысла, на что Николай сказал: — Если он не виноват как поляк, то виноват как дурак.

Булгарин написал пьесу «Шхуна «Нюарлеби»».

— Шхуна? Это судно, — говорил актер Григорьев.

— А нюарлеби?

— А это то, что в судне.

У издателя альманаха «Утренняя заря» Владиславлева висел на стене портрет Греча. Краевский спросил, почему он повесил этот портрет. Разве он так уважает оригинал? — Ах, Андрей Александрович, — сказал Владиславлев, — оставь его: пусть до виселицы на гвоздике повесит.

Булгарин просил Греча предложить его в члены Английского клуба.

На выборах Булгарина забаллотировали. Еще не зная этого, Булгарин спросил:

— Ну как, я прошел?

— Как же, единогласно! — ответил Греч. — В твою пользу был лишь один мой голос, все же прочие положили тебе черные шары.

Со временем сарказм писательской братии по отношению к Булгарину смягчился, а после смерти литератора и вообще превратился в легкую иронию.

Однажды в Пушкинский Дом пришел бедно одетый старик с просьбой помочь ему.

— Кто же вы?

— Я тесно связан с Александром Сергеевичем Пушкиным.

— Каким же образом?